Молодой Грифон
Я упал спиной на песок, тяжело дыша. Моё тело яростно болело, принося удовлетворение пока оно пульсировало. Я провёл языком по нижней губе, проверяя порванную плоть. Сол явно не сдерживался в своём первом ударе, это я ему признаю, разумеется, взамен я вернул ему вдвое больше.
Я сглотнул слюну с кровью, разминая руки над головой и выдохнул, пока напряжение покидало моё тело вместе с душой.
— Думаю, мне было это нужно, — сказал я безоблачному небу над головой. — Спасибо.
— Моё удовольствие. — Сидя радом со мной, Сол осторожно сжимал и разжимал пальцы левой руки. Он оставил на мне свой след, но при этом порвал кожу двух костяшек о мои зубы и ушиб руку в процессе.
Краем глаз я увидел настороженные взгляды, посланные в нашу сторону ближайшими обитателями портового города. Мы не использовали никакой пневмы в нашем импровизированном панкратионе, разумеется, но это мало что изменило. Сол, возможно, заменил свои индиговые одеяния невзрачным белым хитоном и побитым бронзовым нагрудником под ним, но я был таким же, как и прежде. Даже самые грязные моряки и торговки рыбой могли опознать культовые одеяния Розовой Зари, что свисали с моей талии.
Конфликт между двумя культиваторами всегда был поводом для беспокойства, независимо от всего остального. Только потому, что пневма не использовалась сейчас, не означало, что она не будет использована позже. К счастью для работяг порта, они были в безопасности от нас двоих.
— Ты не сказал мне, почему жемчужный город беспокоит тебя, — сказал я, ещё раз повторяя наш разговор в своей голове. Сол нахмурился, смотря отдалённо поверх Ионии, в какое-то другое место.
— Египтяне, они... странные, — в конце концов, сказал он тоном, который говорил мне, что это было преуменьшение. — Как бы Cursus Honorum не отличался от Греческого культиваторского путешествия, Египетский путь в тысячу раз дальше от них обоих. В некоторых вещах это ощущалось так, будто они даже не идут к тем же целям.
— Они – варвары, — просто сказал я. Он усмехнулся.
— Я тоже.
— Только наполовину. — Я слегка помахал рукой. — Твоя лучшая половина, стоит больше чем лучшее "всё" любой низшей культуры.
— Ты действительно в это веришь?
Я одарил его резкой, окровавленной, ухмылкой: «Пока мне не дадут причины, почему нет».
— Греки, — сказал он, как будто выругавшись. — Что насчёт Завоевателя?
— Что насчёт Завоевателя?
— Македонец – это такой же варвар, как и любой другой, нет так ли? Ты и любой другой Грек, что осмеливаются говорить об Александре, прилагают великие усилия, чтобы подчеркнуть его отделение от вашей культуры. И всё же, несмотря на то, что он ваш меньший, он так сильно пугает вас всех, что вы не смеете даже произносить его имя. Вы ненавидите его так сильно, что отказываетесь предлагать помощь дому одному из ваших культов великих тайн, просто потому, что он был человеком, что построил его. Учитывая это, как можно сказать, что его люди, в чём-либо меньше ваших?
— Именно поэтому. — Сол посмотрел на меня, как на простофилю. Усмехнувшись, я объяснил это для его Римской половины. — Свободные города плюют на Завоевателя при каждой возможности. Мы отказали ему в допуске на наши Олимпийские Игры, даже после того, как он приехал в наши земли с такими дарами, что могли заставить покраснеть даже Крёза. Мы отказали ему в допуске, даже когда он выставил себя дураком, осыпая нас похвалами за наши архитектурные произведения и достижения наших мыслящих людей. Он практически умолял нас позволить ему соревноваться за славу бок о бок с нашими величайшими героями, заявляя о своём Греческом наследии, восходящем к свободному городу Леванте, и мы всё равно сказали ему "нет".
— Скажи мне, Сол, чтобы ты сделал на его месте? Если бы ты соскрёб все богатства и наследства, что мог, и воспел похвалы стражам ворот, только чтобы они плюнули в твой открытый рот, хотел бы ты всё ещё пройти через них? На месте Завоевателя, хотел бы ты всё ещё допуска к нашей культуре, после такого?
— Для начала, я никогда его и не хотел, — сказал он, и я рассмеялся.
— Никчёмный Римлянин, по крайней мере, ты честен. Но допустим, ты хотел, и допустим, я только что плюнул тебе в лицо и выбросил все подарки и богатства, что ты принёс, чтобы подкупить меня. Хотел бы ты всё ещё войти, после такого?
— Ты знаешь, что "нет".
— Знаю. Потому что ты лучше этого. Завоеватель нет.
— Никто не может отрицать, что он был могущественным псом, но, тем не менее, всего лишь псом. Когда свободные города отправили его обратно в Македонию с позором и без короны оливковых листьев, он не отказался от своих попыток присоединиться к нам. Когда он вернулся со своими армиями и попытался захватить нас, он всё ещё ценил слова наших святых женщин выше своих собственных. Это дошло до того, что он отделился от своих людей, рискуя всей кампанией, просто чтобы услышать слово оракула, которого стоило слушать.
— "И после этого?" не смотри дальше его жемчужины. После того как его изгнали не один раз, но два, он всё ещё знал своё место. Он мог бы сохранить великую тайну Рассеянной Пены себе. Он мог бы построить свой город поверх неё и укрепить его против любого Греческого вторжения. У тебя есть хоть малейшая идея, как сильно это мучило бы нас? Знать, что ещё один кусочек нашей искалеченной веры был найден, знать, что он находится прямо за Средиземным Морем, и не иметь возможности достичь его?
Завоеватель мог бы вытащить всё свободное Средиземноморье в войну на своих условиях, на своём континенте. Или он мог бы доказать, что мы все трусы, если наши города-государства откажутся принять его вызов. Даже если бы я попытался, я бы не смог придумать более подходящего возмездия за презрение, которое он испытал. Стоя там, где стоял Завоеватель, смотря через его глаза, как если бы они были моими, я знал, чем бы находка этой рассеянной пены в Египте выглядела для меня.
Справедливостью.
— Он мог бы заставить нас всех страдать, если бы он только оставил её себе, самое естественное, что мог сделать Тиран, — сказал я, каждое слово ещё более презрительное, чем предыдущее. — Но он не стал. Даже тогда, торжествующий и гордый, он знал место Македонии среди неба и земли. Так что, он завернул её в дорогую обёртку и предложил нам так же, как и остальные свои дары, которые он принёс в своё первое посещение Олимпии, и если хочешь знать моё мнение, я думаю, что он сказал себе, что постройка Македонского города поверх Греческой тайны сделала её его.
В этом смысле, он мог говорить себе, что он совершил какой-то вклад в величайшую культуру мира. Он мог притвориться, что он – один из нас, но он не был им тогда, как он не является им сейчас, и он никогда не будет в будущем.
В течение долгого мгновения, между нами висели лишь звуки мягкого плеска волн и прибережной промышленности.
— Я знал, что Александр занимает большое место в коллективном сознании Греков, — в конце концов, сказал Сол, глядя на меня с неприкрытым интересом. — Но я не знал, что ты ненавидишь его лично.
— Потому что, я не ненавижу его. — Что за нелепое предположение.
— Это была не ненависть? — спросил он, взмахивая ушибленной рукой, как будто пытаясь ухватить всё, что я только что сказал. — Я видел судей, приговаривающих людей к казни с меньшой злобой, чем той, что ты сейчас выдал.
— Не ненависть, — подтвердил я. — Лев не питает ненависти к лающим псам.
— И между вами двумя, лев – это ты, — недоверчиво сказал он. — Это то, что ты думаешь? Грифон над Завоевателем?
— Разумеется.
— Я не ударил тебя настолько сильно.
— Ты не смешной, — я напомнил ему, чтобы он не забыл. — Но что важнее, разве мы уже не обсуждали, что одна сила не является решающим фактором?
В ночь до свадьбы моего кузена, пока мы осушали фамильные пруды семьи Этосов ложками, мы с Солом говорили обо всех местах, которые мы увидим, если у нас появится шанс. Обо всём, что мы сделаем. Мы также говорили о мнениях моей семьи обо мне и о более широком восприятии Греками узких мест.
— У тех прудов, ты сказал мне, что одна сила не определяет добродетель, — размышлял я. — Если бы я утопил тебя в одном из тех прудов и вознёсся в Софическое Царство из-за этого, то это само по себе не сделало бы это действие праведным. Ты сказал мне это и я согласился.
Сол задумчиво нахмурился.
— Культивация – это совершенствование себя, — сказал я. — Завоеватель был кошмаром, а его армии были не похожи ни на что, что свободные города видели до этого – я никогда не подвергал сомнению его силу. Но сила не была вопросом. Завоеватель был могущественным, но навсегда неочищенным по стандартам тех, кто имел значение. Он знал это так же, как и мы. Вот почему он разорвал восток, забирая всё, что мог из лучших культур. Потому что он знал, что он никогда не сможет создать эти чудеса сам.
— Так что да. Он мог быть самым сильным псом мира, но он всё ещё пёс. Как я могу ненавидеть его, когда я знаю, что всё, чего он добился, это меньшее из того, на что я способен? Завоеватель стоял на вершине того, чем варвар может быть, и со дня, когда я родился, эта вершина была настолько ниже меня, что я едва мог видеть её, смотря вниз.
Сол отодвинулся от меня, как будто я надавил на него руками панкратиона. Он поднял руку к своему лбу, опустил её, и снова поднял.
— Это... потрясающе высокомерно.
— Спасибо, — скромно ответил я.
— Далеко за пределами бреда.
— Что бы ты ни говорил.
— Откуда тогда пришёл весь этот жар? Если он настолько ниже тебя, почему тебя вообще разозлило это сравнение?
— Потому что я уже боролся с плохим настроением, и он действительно злит меня. Он мог бы мучить нас, после того как он нашёл тайну Рассеянной Пены в Египте. Лающий пёс – это одно, но он мог бы растерзать нас. Пожирание было его единственной добродетелью, и единственный раз, когда пёс должен был есть, он бросил свою еду возле львиного логова и убежал на восток, поджав хвост.
— Дело не в том, что он бы слишком наглым, — понял Сол. — А в том, что он был недостаточно наглым. Ты презираешь его, потому что ты поступил бы иначе на его месте.
— Это должно было быть очевидным с самого начала. Его культура ниже моей, но как я могу ненавидеть человека за то, что он жаждет выше своего положения, когда я точно такой же? Вот почему гончая из Македонии раздражает меня, потому что он пытался очаровать то, что он должен был взять.
Потому что, он тоже взывал к высшим силам.
— Но в любом случае, мы ушли от темы, — сказал я, и Сол моргнул, осознавая, как сильно корабль ушёл с курса. — Египтяне странны, даже больше для Римлянина, чем Римлянин для Грека. Объясни.
Он поджал губы, ища слова. Я перекатился на живот и положил щёку на скрещенные руки, терпеливо ожидая.
— Они старые, — начал он. — Их золотой век закончился за тысячелетия до того, как был построен первый Греческий город. Рим, в сравнении, это не более чем молодая колония. Их восприятие мира древнее, и их мораль ему соответствует.
— В значении?
— Они потрошат своих мертвецов, — объяснил Сол, с отрешённым взглядом. Интересно, чтобы я увидел, если бы мог посмотреть те же воспоминания, что и он сейчас. — В процессе, который они зовут "бальзамирование", они опустошают труп и собирают все его органы. Они вытаскивают мозг через ноздри, используя металлические крючки, потому что вскрывать череп – это, очевидно, на одно осквернение слишком много. Собранные органы хранятся в банках, а тело на несколько недель кладут на кровать из соли, и фаршируют ею тоже, если труп был достаточно богат при жизни, чтобы позволить такое обращение.
— Для чего? — спросил я, сморщив нос от этой мысли. У меня не было намерений когда-либо умирать, но это не значит, что у меня не было манер. Смерть была священной трагедией – даже труп заслуживал приличия.
— Это высушивает тело, высасывая все жидкости, чтобы оно не сгнило. Когда это закончено, они ополаскивают труп вином и наполняют его специями и ароматизаторами. Как будто это еда.
— Зачем?
Он пожал одним плечом: «Они зашивают его после этого, оборачивают льняной тканью и украшают декоративными изделиями, прежде чем запечатать. Они хоронят труп со всеми его ценностями, чтобы он мог использовать их в своём бессмертном посмертии. Величайшие из них, знатные Египтяне, даже берут с собой своих слуг».
— Сколько времени занимает этот процесс? — спросил я.
— Два месяца, иногда больше.
— Но не больше трёх, — уточнил я, и он покачал головой. — Тогда, когда ты говорил, что они берут своих слуг с собой...
Этого было и близко недостаточно, чтобы даже закованный раб умер естественной смертью.
— Свеже избранная королева предложила Гаю беспрецедентную почесть, после того, как битва была выиграна, — мрачно сказал Сол. — Правильное Египетское захоронение для легионеров, которых мы потеряли, гарантированная жизнь после смерти для каждого из них. С этой целью, она пригласила его присоединиться к ней в частном наблюдении за бальзамированием одного из павших Египетских генералов, чтобы он сам мог убедиться в глубине того, что ему предлагают.
— Он взял тебя с собой, — заключил я.
— Генерал взял с собой в загробную жизнь трёх слуг, — объяснил Сол, подтверждая не прерываясь. — Они раздели их всех и, перед нашими глазами, перерезали им глотки, пока рабы молились над телом своего хозяина. Потом они их всех выпотрошили.
— Я так полагаю, твой дядя отказался от почести, — размышлял я.
— Мы сожгли тела в тот день. Королева уверила нас, что земли более чем достаточно, чтобы похоронить их всех в целости, но мы не доверяли Египтянам, чтобы они не выкопали их после.
— Отвратительные дикари. — И на этот раз, Сол охотно согласился со мной.
— Они смотрят даже на присущие вещи не так, как мы с тобой, — продолжал он. — Жизнь и смерть вряд ли вообще являются для них раздельным понятиями – успех их культиваторов измеряется не в избежании смерти, но в её исполнении. Их модель души состоит из восьми частей, а не трёх Платона, и они верят, что если человек вёл добродетельную жизнь, а его труп правильно сохранён, то его жизненное дыхание найдёт путь обратно к его телу после смерти. Воскресит его и изменит его форму.
— Естественно. И я уверен, что ты лично видел это в действии, — лукаво сказал я. Когда он не ответил, я поднялся на локтях, широко раскрыл глаза. — Ты видел это? Действительно?
— Я не знаю. — Он нахмурился, больше на себя чем на меня. — Некоторые из вещей, что я увидел там... я не могу объяснить их даже сейчас. Гай однажды сказал мне, что худшие учреждения любой культуры, зачастую являются теми, что задерживаются дольше всех. Всё, что я могу сказать о Египте, это то, что у него было больше времени, чем у любой живой нации, чтобы собрать эти уродливые учреждения.
Я протянул руку и положил её на его плечо, чувствуя напряжение под его кожей: «Инфернальные или нет, они не могут быть так уж плохи, — заверил я его. — Вы ведь уже смогли победить их один раз, разве нет?» — он вздохнул.
— Возможно. — Эта буря медленно собиралась в его глазах. — Или, возможно, мы просто не распознали их победу, когда увидели её в их руках.
Водовороты влияния Героя омыли нас, и выражение лица Сола остыло, когда он обернулся к его источнику. Снова закапывая воспоминание.
— Солус! — Скифас позвал нас издали пляжа, настойчиво махая рукой. — Я нашёл корабль!
Самое время.
http://tl.rulate.ru/book/93122/3919922
Готово:
Использование:
