Молодой Грифон
Западный портовый город Олимпии был таким же, как я его запомнил, хотя после недель в величайшем городе свободного Средиземноморья он ощущался буквально таки ветхим. Крепкие деревянные здания были здесь нормой, никакого мрамора с аметистовыми венами или возвышающихся бронзовых дверей. Это было освежающе, в каком-то роде. На пляжах толпились торговцы рыбой и их клиенты, а прохладный ветерок убывающей зимы компенсировался тёплым солнцем на чистом небе.
Портовый волнолом можно было увидеть с приличного расстояния. Он тянулся из Ионии несколькими насыпями охватывая побережье, насколько могли видеть смертные глаза и если верить картам, то птица или бог, смотрящие вниз, увидели бы извилистые линии камней, как рычащее лицо горгоны – каждая из спутанных змей, что служили ей волосами, была точкой входа для предприимчивых кораблей. Это было зрелище, которое Николас хвастался, что он видел лично, когда вернулся домой на свадьбу, при этом самодовольно отказываясь объяснять, как ему это удалось.
У меня была пара идей, как это можно было сделать, и когда-нибудь я воплощу одну из них в жизнь. Лично увидеть уродливое лицо, которым свободное Средиземноморье смотрело на Ионию и её скромную алую колонию, будет интересным опытом. Но позже, разумеется, когда у меня не будет более интересных вещей, чтобы сделать.
Я бросил затяжной взгляд на Римлянина, идущего по пляжу вместе со мной.
— Ты был уверен насчёт этого, не так ли?
Губы Сола скривились в тихом презрении.
— За этими словами был вес, это я могу сказать, — сказал я, рассматривая переполненные хижины и дубовые столы, зарытые в песок, для демонстрации дневного улова. — Было не сложно представить тебя в твоей броне, плаще и всём остальном. Это то, как ты разговаривал со своими легионерами? Я уверен, что это воодушевило их на их пути в подземный мир.
Сильные руки схватили меня за плечи и развернули. Скифас притянул меня на уровень своих глаз, его влияние билось с моим. Руки моего жестокого влияния опустились на его плечи, вместе с его руками и шеей, схватив его выцветшие зелёные одеяния и светясь нарастающим жаром.
— Что ты творишь? — потребовал Скифас, золотые угли горели в его глазах.
— Оракул не была не права, — размышлял я, наклоняясь ближе. С такого расстояния это было невозможно отрицать. — Ты действительно миленькая вещица. Ресницы гуще, чем у большинства мраморных красавиц и губы созданные, чтобы их надувать. Если бы ты сбрил эту щетинку, то стал бы горячим товаром в любой бане.
Я добавил руку плоти и крови к мешанине намеренья панкратиона, положив мою ладонь на его лоб и давя его вниз. Пневма Героя поднялась, его губы сжались для свиста.
— Оставь его, Скифас.
Герой Косящего Шквала нахмурился: «Он не имел права».
— Нет. — Согласился Сол. — Не имел. И я прошу прощения от его имени.
— Я говорил не о том, что он сказал мне. — Прекрасный Герой оттолкнул меня и пронзительно свистнул, ураганными ветрами срывая мои руки панкратиона со своего тела. — Я пойду и найду нам корабль.
Он недовольно ушёл, бормоча себе под нос уродливые проклятия.
— Прощай, храбрый Герой, — сказал я, мрачно махая на прощание. — Мы можем только надеяться встретиться вновь, когда звёзды сойдутся на небосводе. Напомни мне, почему ты притащил его вместо пирата?
— Джейсон не сможет ступить на корабль в его нынешнем состоянии, — ответил Сол, садясь там же, где и стоял, и уткнувшись ногами в белый песок.
— Разумеется, не сможет, — сказал я, падая рядом с ним и откинувшись на локти, чтобы понаблюдать за морем. Вода была спокойной так близко к берегу – это был тихий день, и волнолом гасил те волны, что были. — Вполне естественно, что Героический моряк боится плавать. Я не ожидал от твоих спутников ничего меньшего. Жаль, что мои были не столь бесполезными – а то твоя речь могла бы убедить и их в противном случае.
— Что не так? — спросил он, без каких-либо ожиданий.
— Обширный вопрос. С чего бы начать...
— Грифон. — Он посмотрел на меня так, словно за этой толстой Римской бровью скрывался проницательный разум. — Остальные могут подумать, что ты просто решил побыть больше самим собой, но это не похоже на тебя. Подобная жестокость не в твоём стиле.
— Хо? — я поднял бровь в вызове, рассеивая пару заблудших рук панкратиона, когда они сформировались и потянулись к его горлу без моего разрешения.
— История твоего отца потрясла тебя, — с раздражающей уверенностью сказал Сол. — Это единственная причина, почему я не сломал тебе челюсть за то, что ты сказал ранее.
— Я благодарю Легата за его милосердие. — Я склонил голову, что в моём положении лёжа было скорее похоже на кивок подбородком. Возможно, я мог бы использовать это время, чтобы восстановить моё тело. Скифас явно не сможет найти нам достойное судно в ближайшее время, и песок был вполне удобен.
— Это был твой дядя?
Я рассеял ещё одну бесформенную руку, нахмурившись: «Какой из?»
— Мёртвый.
— Нет. — Праздно, я потёр рукоять меча, что я украл со стены моего отца. Клинок этого меча отличался от любого из тех, что использовал Анаргирос в видении его вознесения. Даже тот кусочек, что я извлёк из ножен, мог прояснить это – этот клинок был из бронзы, когда его первый был из железа, а Коготь был из корабельного дерева. Но он всё ещё звенел как молния, когда я прикасался к нему.
И рукоять всё ещё была той же самой.
— Твой отец тогда? — предположил он, потому что это всё что он мог. Я выплюнул мерзкий привкус изо рта, на песок между нами.
— Нет. Это не был ни один из них сам по себе.
Сол задумался об этом, проводя рукой по угольно-чёрным волосам. Они стали длиннее, и самую малость дикими – только на макушке, однако. Он каждый день сбривал бока ножом.
— Парадоксальная логика, — задумчиво сказал он. — Правды и убеждения. Манипуляции натуральными законами. Эти концепты были так же новы для тебя, как и для меня, когда мы впервые прибыли сюда.
— Они не были "новы". Высшие механизмы культивирования были известны мне задолго до того, как я тебя встретил. Всё, чего мне не хватало – это практического примера. Мне просто нужно было увидеть, как это делается.
Для каждого применения риторики, всё, что мне было нужно – это, увидеть это.
— И всё же, ты никогда этого не видел, — сказал Сол. — Со мной было также, я полагаю – уроки Аристотеля всегда казались мне чисто академическими, но когда Сократ показал мне практическую сторону риторики, это чувствовалось как логическое продолжение. Я просто не смог установить связи. Но у меня было оправдания того, что я провёл полжизни в легионах и варварских королевствах, вдали от любого Греческого философа. Но как ты умудрился ни разу не увидеть риторику философа за своё время в Розовой Заре?
Мои глаза закатились: «Я уверен, что я её видел, у меня просто не было чувства Софиста, чтобы распознать её. Риторика Философа так же непостижима для Гражданина, как и слава Героя для Философа.
Так же непостижима, как и жадность Тирана для всех, кто томится под ним.
— Она не была бы так же понятна для тебя тогда так же, как она сейчас, но ты всё равно бы смог распознать её, если бы знал куда смотреть. Если бы кто-то обучил тебя, то ты смог бы различить её, как и любое применение пневмы.
— И почему ты так уверен в этом? — спросил я.
— Ты был зол в Храме Отца, когда впервые распознал, что именно делают Воро́ны, и понял, что это было намеренно убрано из твоего образования. — Он протянул руку и постучал двумя пальцами по моему лбу. — И теперь, когда ты увидел, что твой отец и дяди делали в твоём возрасте, пока ты изучал логистику цепочек поставок и соревновался в подставных играх, ты пришёл в ярость.
— Это тоже не оно. Не полностью.
Он понимающе хмыкнул: «Каллиопа».
Небеса над нами были чистыми, голубыми и ясными. Как они будут выглядеть, когда я сделаю мой первый шаг в царство Героев? Будут ли они: чистыми, голубыми и ясными или усеянными сияющими звёздами? Упадёт ли с них молния, предназначенная лишь для меня? Или это будет похоже на то, что происходит в штормовой короне Каукосо Монс? Небрежный болт, брошенный вместе с сотней других, возможно невзгода, а возможно, лишь плохая удача смертного.
— Взывание к высшим силам, — пробормотал я, чувствуя, как закипает моя кровь.
— Ах. Это.
— Да. Это. — Отдалённо, так далеко, что я не мог разобрать слов, голос Скифаса поднялся над шумом портового города. Сол не повернулся к нему, продолжая наблюдать за мной. — Какова первая добродетель, Сол?
— Гравитас.
— Нет, — сорвался я. — Мне не нужен ответ культиватора. Дай мне твой ответ. Тот же, что ты мне дал на обрядах.
— ... свобода.
Свобода. В каждой истории, достойной рассказа, основные добродетели присутствуют в той или иной степени. Но ни одна из них не имеет значение, если человек не может контролировать свою судьбу. Это было то, что наглый раб сказал мне посреди самой священной процессии моего культа. И в завершении этого, он назвал меня таким же рабом, как и он сам.
Я возненавидел его за это тогда, но я всё равно согласился.
— Мы согласились тогда, что добродетель – это совершенство исполнения, и что для человека это означало восхождение на божественную гору и сброс предназначенных ему нитей. Чтобы стоять вопреки Судьбам. Стоять гордо. Свободно.
— Мы согласились в этом, — признал он, начиная понимать.
— Но не мой отец.
"Взывание к высшим силам" – это то, как они назвали это, мой покойным дядя, Коготь Анаргирос, и мой отец в водоворотах своего Героического вознесения. Они использовали это, чтобы объяснить действия безумного Тирана, что правил Бушующим Небом, а так же, как оправдание для битвы, что станет первой. И я был вынужден смотреть глазами моего дяди, как он сам пришёл к этому осознанию. Я был вынужден чувствовать то же благоговение, что чувствовал он, как если бы оно было моим собственным. Как если бы, это было что-то достойное празднования. Как если бы, это было чем-то глубоким.
Мы все безнадёжно тянемся вверх. Глупо. Храбро. Надеясь, что кто-то протянется вниз и возьмёт нас за руку, хотя мы никогда в этом и не признаемся. Надеясь, что они подтянут нас с собой на небеса.
Какой смысл был, взбираться на вершину и сбрасывать свои цепи, если ты провёл каждый шаг, пресмыкаясь у ног тех, кто выше? Как я мог гордиться тем, что я – свободный человек, если я провёл всю жизнь, будучи добровольным рабом?
— Я раздражён тем, что моё образование было замедленно, — сказал я, не обращая внимания на сомнительный взгляд, брошенный на меня моим братом. Это была правда и не более того. — Я разочарован тем, что Элисса, Кайно и Лефтерис в итоге отказались присоединиться к нам. И я зол, да, что мой отец и мои дяди решили, что праведный путь – это очаровать их дорогу на Мраморные Высоты. Как будто нам нужны шепотки Муз, чтобы совершать невероятные деяния.
— Но я в ярости, — сказал я, тепло и сжатые кулаки намеренья панкратиона проявлялись вокруг меня также быстро, как я успевал рассеивать их, — потому что, Ставрос и Фотиос, коих я знаю, как моих дядь, не имеют ничего общего с людьми, что я увидел в этой истории. Я в ярости, потому что Анаргирос Этос умер до того, как я родился, и он забрал с собой искру, что была у этих четырёх братьев.
— Я в бешенстве, — объяснил я последнему сыну Рима, единственной искре, которую я нашёл в городе, который должен был изобиловать энергией. — Потому что было время, когда в этом мире существовала семья Этосов, частью которой я хочу быть, и я, пропустил его.
http://tl.rulate.ru/book/93122/3872337
Готово:
Использование:
