Сын Рима
После трёх дней и четырёх ночей, проведённых в скитаниях по бескрайним просторам Фракии, мы, наконец, нашли наш первый настоящий город. Больше чем просто коллекция жестоких кочевников и всего, что они могли нести – словно потрёпанный Римский легион без чёткой субординации – или система горных проходов и пещер, заполненных громоздкими рыжеволосыми варварами, это было постоянное поселение. Это было построено, чтобы сохраниться на века.
Неудивительно, что это было Македонским дополнением.
Ещё менее удивительным было то, что это была осквернённая оболочка того, что вначале приказал построить Александр.
Крепкие укрепления, стены и валы из обожжённых солнцем кирпичей, были оставлены без Македонских душ, чтобы использовать их. То, что осталось от южных ворот города, было сломано, едва цеплялось за стены и держалось в открытом состоянии с помощью кольев и груд мусора. Мы ехали бок о бок, три загруженных лошади и между нами всё ещё оставалось место.
— Это Ионическая архитектура, — пробормотала Селена, пока мы ехали через город. Её горящие алые глаза осматривали останки строений с интересом.
В большинстве публичных построек были декоративные арки, величественные колонны, увенчанные каменными орнаментами вроде развёрнутых свитков, которые в Ионической эстетике назывались волюта, и треугольными фронтонами поверх этих волютных колонн. Некоторые из этих фронтонов всё ещё сохранили часть своей краски и вырезанных узоров, указывающих на их прошлое предназначение, но Кронос уже давно провёл своим пальцем по большинству их деталей.
Но я всё же смог увидеть проблески того, чем это место было раньше, то там, то здесь на портретах городского упадка. Здесь, замёрзшие пруды испорченной воды в массивных каменных водоёмах, что когда-то были гордыми банями этого города. Там, сквозь зияющую дыру в стене поместья можно было увидеть сад во внутреннем дворе – прекрасный перистиль, построенный в том же стиле, что и сад у семейных прудов семьи Этосов. Но сад в этом заброшенном доме уже давно вырос из предначертанных ему границ, корявые, покрытые инеем виноградные лозы обхватили каждую колонну и перила, построенные вдоль двора.
Чем больше намёков на некогда гордый, но теперь давно мёртвый, полис я видел, тем больше болело моё горло и тем хуже жгло мои ноздри. Последним ударом оказался фасад статуи в центре разрушенного города, широко открытый павильон, который когда-то мог служить тем же целям, что форум или агора. Как только я увидел его вдали, я едва не подавился от сажи.
— Здесь, — тихо сказала Селена, убирая одну руку с моей талии, чтобы достать флягу из складок своих шелков. Две половинки из полированного железа, соединённые посередине медной полоской, я глубоко отпил из неё, игнорируя привкус. Я видел, как она наполнила её чистой водой из реки лишь несколько часов назад.
И всё же, почему-то она была на вкус как Адриатика.
— Так далеко от Эгейского Моря нет ни одной Греческой колонии, — сказал Грифон, продираясь через руины глазами и руками панкратиона. Он праздно перебирал обломки пока ехал, освещая остатки того, что когда-то было. — Младший.
— Да, старший? — ответила Селена. Похоже, они решили придерживаться этой динамики.
— Ты знаешь, где мы?
— Не имею ни малейшей идеи.
Бывший Молодой Аристократ хмыкнул и продолжил свои поиски. Мы ехали медленно и осторожно к центральному павильону.
— Ты не собираешься спрашивать меня? — Скифас, казалось, начал сожалеть об этих словах ещё до того, как закончил их говорить.
— Конечно, нет.
Герой нахмурился, но не посмотрел в нашу сторону. С момента их последнего разговора, он держал свою лошадь либо впереди нас, либо по другую сторону от моей, избегая даже взгляда на алого сына. В кои-то веки, Грифон проигнорировал возможность тыкнуть в открытую рану и оставил его в покое.
— Ты узнаёшь это место, Скифас? — спросила Селена, больше ради него, чем ради нас. Дочь Оракула тоже была подавленной после "сердечного разговора", больше напоминая версию себя с того раза, когда Скифас впервые пришёл к нам во дворе Бакхуса. Тихая и мрачная.
— В какой-то степени, — ответил он, кивая. — Это одно из мест, где Бакхус когда-то жил. До того, как он пришёл в Грецию.
— Почему ты так уверен в этом?
— Рука, — ответил Грифон за него. — Рука всё ещё указывает ему путь.
Скифас моргнул, и впервые за несколько часов он посмотрел мимо меня на Грифона.
— Откуда ты?..
— Просто чувство.
Скифас странно посмотрел на него.
— Мы были вместе всё это время, — заметила Селена. — У тебя не было возможности призвать её снова, не без того, чтобы мы это увидели.
Через мгновение, карие глаза с золотыми угольками сверкнули и повернулись к нам: «Мне не нужно призывать снова то, что никогда полностью не уходило. Она приняла другую форму, нежели та, что вы видели в том винограднике, но она всё ещё здесь. И она была здесь, всё это время».
— Ветер, — догадался Грифон. — Шёпот такой тихий, что никто кроме Героя Косящего Шквала не мог его услышать.
Скифас напряг челюсть.
— Кириос однажды сказал мне, — выдавил он, с некоторым усилием игнорируя это заявление, — что в его дни, он видел чудеса, подобных которым мир больше не предлагает. Не потому что он не хочет, но потому что он не может. То, для чего Овод отправил вас собирать ингредиенты, Бакхус называл своей настойкой. По его словам, это была самая близкая имитация вкуса, давно потерянного во времени. Приятное эхо.
"Имитация". То, что Сократ назвал "божественным нектаром", Бакхус называл "имитацией". Переоценивал ли Овод способность эликсира к исцелению? Возможно, намеренно тратил наше время? Это казалось слишком жестоким для него. Я не знал мастера мастера моего мастера больше нескольких недель, и обстоятельства нашей первой встречи были далеки от идеальных, но почему-то в этом я был уверен. Сократ был Оводом до мозга костей, циничным стариком с отсутствующим терпением для большинства вещей. Но он не был умышленно злобным. По крайней мере, не в той степени, которая нужна человеку, чтобы заставить ребёнка больной матери думать, что она может сделать её снова здоровой и целой.
Но если Овод говорил правду, как он её видел. Если это "приятное эхо", которое он зовёт нектаром, действительно может исцелить то, что лучшие целители не могут даже диагностировать, то, что это говорит о стандартах покойного кириоса? Насколько высоко он целился?
Что Бакхус пил раньше?
— Единственная причина, почему он смог приблизиться так близко к тому далёкому удовольствию, как он сказал, заключалась в том, что ещё остались те, кто помнит то, что земля давно забыла, — продолжал Скифас, его внимание переместилось в воспоминания. — Проживая под ней.
Две ночи назад, голосом, который не был его собственным, Скифас призвал хтонического героя. "Хтонический", ещё одно слово для "инфернального". Оба из них описывают тех, кто живёт под землёй, в мрачной подземном мире. И в качестве отклика на этот призыв, мертвец ответил ему.
— Он собирал свои материалы с мертвецов, — размышлял Грифон. — С единственного поля, с которого не мог собрать ни один живой человек. С единственного рынка, который не принимает ни одну смертную валюту.
— Это объяснило бы, почему он был единственным, кто мог создать нектар, — сказал я, делая ещё один глоток чистой воды, что была на вкус как рассол.
— Бакхус запретил его синтез, — напомнила мне Селена. — До тех пор, пока он жив, даже в его самые добрые годы, он дал ясно понять, что он не потерпит такого рода вызов.
— Бакхуса ненавидели так же сильно, как и любили, — ответил я. — И скорее всего, даже сильнее. Если бы материалы были в свободном доступе, кто-нибудь в конечном итоге разгадал бы шаги их синтеза. Кто-нибудь осмелился бы рискнуть. Но они не были доступны, не так ли? Не над землёй.
— Не здесь, по крайне мере, — подтвердил Скифас, — Другие локации, отмеченные на карте... Я не уверен. У меня, возможно, есть пара идей, которые мы можем проверить, но ни одна из них не является столь же многообещающей, как эта. — Это была причина, почему он вызвался пойти с нами, вместо того, чтобы отделиться, дабы покрыть большую территорию, как сделал Джейсон. Наше первое назначение было то, где он чувствовал, что будет наиболее полезным.
— Золотая чаша, наполненная духовным вином, — пробормотала Селена. — Почему отсюда?
Скифас пожал плечами: «У кириоса была поговорка, которой он любил делиться время от времени. Как Оракул в его опеке, я уверен, что ты знакома с ней даже больше, чем я. — Герой Косящего Шквала прочистил горло, и вновь заговорил голосом, который не был его собственным. — Место, где остальные тираны держат свой голод...»
— Я храню для моей жажды, — закончила Селена, почти простонав эти слова от раздражения. — Да, я знакома.
— Именно. По его собственным словам, его ранние годы были бесконечным праздником. Он однажды заявил, что он прошёл по всей земле, по которой можно ходить, в землях своего рождения, выпивая всё, что можно было выпить, всё, что можно было найти, чтобы выпить. Предположительно, единственная причина, почему Фракия всё ещё зовётся "землёй без границ", заключается в том, что он никогда не был достаточно трезв, чтобы отметить их на карте. Его слова, естественно.
— В своих безумных странствиях, он приобрёл и своих друзей и своих врагов. К тому времени, как он занял своё место в Олимпии как Тиран Бунт, единственная разница между ними была в том, как он похоронил их трупы.
Я нахмурил брови: «Ты ведь не хочешь сказать...»
— Он не убивал их. По крайней мере, он не убивал своих друзей, насколько мне известно. Ему не нужно было. Кириос был старым по любым меркам. Он был человеком, что пережил свою эпоху, продолжая пить, пока его ровесники умирали от клинков или стрел. Тех, кого не смогли сразить смертельные раны и невзгоды, в конце концов, забрал сам Кронос. Бакхус просто пережил своих сверстников, пока он не остался единственным, кто мог похоронить их.
Насколько действительно старым был Бакхус? во́рон в моей тени спросил во́рона в тени Грифона. Во тьме ночи, наши тени могли смешиваться свободно, незаметно даже для Селены.
Достаточно старым, прокаркал во́рон Грифона, пока он продолжал осматривать руины вокруг нас.
— Он похоронил своих друзей со всеми почестями, — продолжал Скифас. — Он дал им монеты, дабы они могли пресечь инфернальную реку, и напитки, дабы они могли продержаться в пути, обещая каждому из них, что однажды они снова разделят чашу. И хотя он никогда не присоединился к ним...
— Пока он всё-таки этого не сделал, — рассеянно заметил Грифон. Скифас яростно нахмурился.
— И хотя он никогда не присоединился к ним, он не нарушил свои обещания. Он вернулся, когда это было в его силах, чтобы призвать их, хотя столь многое было потеряно во времени, что вино, которое он принёс, чтобы разделить с ними, едва стоило своего имени в сравнении с тем, с чем он похоронил их. И из симпатии к дорогому другу, что оплатил их путь через реку, эти давно забытые герои вернули ему одолжение, что он однажды сделал для них. Они дали ему напиток.
— И его враги? — спросил я.
Скифас попытался улыбнуться, но это было с явной натяжкой: «Фракия известна своими виноградниками. Однажды, когда он был смертельно пьян, Бакхус объяснил мне, что он культивировал эти виноградники сам, что он такая же причина их процветания, как и плодородная земля этой нации. По его словам, рост виноградной лозы зависит от ухода так же, как и от природы».
— "Всё зависит от того, чем ты их кормишь", — заключила Селена, положив свой подбородок мне на плечо, спокойная декламация цитаты безумного Тирана.
Ах.
— Но это не то, что важно. Важно то, как он похоронил своих друзей.
— И где, — понял Грифон. Он осмотрел наше окружение новым взглядом. — Один из них похоронен здесь. Вот почему это место выглядит, словно Грек построил его руками Фракийца. Бакхус вернулся более цивилизованным человеком, чтобы посетить друга, что он похоронил, и тогда он построил город над его трупом.
Я покачал головой. Грифон моргнул.
— Хо? Я не прав?
— Наполовину не прав. Бакхус не построил этот город. — Знаки и слова Скифаса указывали на то, что где-то здесь был похоронен хтонический друг, в этом мы согласились. Но я знал, с момента, когда мы вошли в него, что этот город был руинами полностью отделёнными от Греческой диаспоры. Несмотря на их схожести. Из-за их схожестей.
— И ты знаешь, кто его построил? — скептично надавил на меня Грифон. Я кивнул. — И я полагаю, что ты знаешь, как они назвали его тоже?
— Скорее всего.
— Действительно? — удивлённо спросил Скифас.
— Скажи нам, — попросила меня Селена, сжимая мою талию достаточно сильно, чтобы заставить меня вздрогнуть. — Как его зовут?
Был только один человек, который мог вдохновить трагедию, которую я увидел в дереве тех распахнутых южных ворот. И когда дело касалось именования городов, он, как правило, следовал определённому тренду.
— Александруполис, — назвал я его. Скифас вздрогнул от этого слова, а хватка Селены рефлекторно сжалась вокруг моей талии, заставив меня ненадолго увидеть звёзды.
Грифон посмотрел на меня прищуренными глазами. Во́рон в его тени расправил крылья и испустил жутковатый, булькающий крик.
— И что привело тебя к такому выводу?
— На передней части ворот, через которые мы прошли, — вспомнил я, махая в сторону, откуда мы пришли. — На них был символ. Звезда с шестнадцатью лучами, или колесо с шестнадцатью спицами, в зависимости от того, кого ты спросишь. Знак Аргеадской династии.
— Ничего подобного там не было, — сразу же опроверг Бывший Молодой Аристократ. — Я смотрел.
— И ты увидел его. Ты просто не распознал его, потому что кто-то уже содрал его с ворот. Сжёг его за пределы любого распознавания.
— "Любого распознавания", кроме твоего?
Я пожал одним плечом, заставил голову Селены подпрыгнуть: «Я уже видел подобные руины раньше. Они все имеют одинаковые знаки». — Я поднял подбородок, указывая вперёд.
Сломанный фасад некогда великой статуи теперь маячил достаточно близко, чтобы мы могли рассмотреть её мельчайшие детали даже в темноте. У статуи полностью отсутствовала верхняя половина, но то, что осталось, всё ещё стояло гордо и высоко. Сейчас она была пустой, но я знал, что в прошлом, когда трагедия этого города ещё была свежа, она была обмотана дорогими тканями и любыми богатыми украшениями, что могли удержаться на ней. Здесь были бы цветы. Обильные подношения еды и крови. Здесь была бы печаль.
Материальные знаки уже давно сгнили или были украдены. Всё, что осталось – это эхо их отчаянных молитв.
Грифон провёл розовыми руками яростного намеренья, освещая сломанную скульптуру. И в ясности зари, мы увидели слова, вырезанные в основании мраморной статуи.
Здесь, у твоих ног, мы молим о твоём прощении.
Почему ты не повернёшь повозку?
Почему ты не вернёшься к нам, Александр?
– Твои изгнанные сыны Македонии
— Это была военная колония, — сказал я с уверенностью, потому что я уже видел подобные ей раньше. — Построенная Македонцами для Македонцев.
— И кто-то разорвал её на части, — прошептал Скифас, уставившись широко раскрытыми глазами на отчаянную надпись в мраморе. — Кто посмел бы...
— Никто, — устало сказал я. — Никто, кроме них самих.
В течение моих путешествий, я видел места подобные этому. Я лично видел эти мрачные, разрушенные места, опустошённые теми же руками, что их и построили. Я видел Аргеадские Звёзды, содранные с каждой поверхности, а так же мрачные молитвы, вырезанные в каждом священном монументе. Пустые крики брошенных детей.
Эти сломанные оболочки Македонских городов нервировали меня, когда я впервые узрел их как легионер энергичной, процветающей Республики. Теперь они были хуже. Теперь они причиняли боль.
В то время эта идея казалось мне абсурдной, что после всего, что они сделали, нация, такая же великая и могущественная как Македония, в конце концов, может пасть перед гражданской войной. Как внутренняя борьба может стать клинком, что пронзил их сердце, когда каждый внешний враг лишь сделал их сильнее? Что может заставить их бросить себя в пропасть, когда они стояли на пороге беспрецедентной славы? Я не понимал этого. Не тогда.
Теперь я понимаю.
Стоя на руинах трупа Македонского города, все, что я мог видеть, было Римом.
http://tl.rulate.ru/book/93122/4149217
Готово:
Использование:
