Сын Рима
— Кириос Бушующего Неба был Героем, прежде чем он стал Тираном Бунтом, — мягко сказал Скифас, пока мы ехали на лошадях под светом звёзд. — И до этого, он был лишь человеком. Прилежным, и позднее мудрым, но, в конечном счёте, он был не больше и не меньше любой другой смертной души.
Полумесяц медленно поднимался над нами, пока мы пересекали сельскую местность Фракии. Грифон шёл впереди, освещая путь своей добродетелью, розовые руки панкратиона висели как лампы вокруг наших голов, дрейфуя с потоками его мыслей. Конструкции из пневмы сгибали свои пальцы, напрягались и расслаблялись, искривляясь разнообразными способами, пока отбрасывали свой свет. Иногда мой жеребец пытался укусить одну из этих конечностей, когда они подходили слишком близко, но другие, похоже, не возражали.
— Культиваторы в четвёртом царстве, как правило, редко рассказывают о своих жизнях до того, как они завоевали славу в третьем царстве. Даже самые невыносимо болтливые из них никогда не предлагают деталей своих смертных жизней без хорошей на то причины. Особенность их статуса, как я полагаю.
— Превентивная мера, — сказал Грифон, расплетая гриву своей белой лошади. Ему ещё предстояло найти стиль, который соответствовал бы его вкусу... или её, возможно.
Скифас поморщился: «Это вероятный ответ, да. Самыми коварными путями являются те, по которым никто раньше не ходил – восхождение становится гораздо легче, когда ты знаешь что те, кто впереди тебя, уже смогли преодолеть это. Я бы не удивился узнать, что они скрывают своё прошлое, чтобы никто не смог пройти по их уникальным стопам. Любые знания могут быть полезны».
Я знал, что это было правдой из историй, рассказанных в Пятом. И более недавняя история о первом героическом подвиге Дэймона и Анаргироса Этоса была лишь очередным подтверждением.
— Это правда, конечно, — согласился Грифон. — Но это не то, что я имел в виду.
— Нет?
— Как молодые учёные великих тайн, нас учат, что знание само по себе является силой. Даже если человек знает только вопрос, а не ответ, один глаз всё ещё лучше полной слепоты. Знать то, что ты чего-то не знаешь – это первый шаг на пути к пониманию этого. Это источник, из которого текут добродетель и совершенствование.
— Да, я тоже являюсь культиватором. Какое отношение это имеет к тому, о чём мы говорим?
Это было тезисом Греческой культивации, основным концептом их культуры. Чем грандиознее и запутанней была тайна, тем больше можно было получить от понимания её.
В одной из лекций из моего детства, Аристотель объяснил мне Греческую культивацию как распутывание узла. В Риме мы представляли культивацию как преемственность души. С тех пор как мой мир был разрушен, большинство Греков, с которыми я встречался, называли культивацию совершенствованием души. Но Аристотель сказал мне, что каждый человек представляет собой запутанный клубок внутри их душ, и потому он назвал акт культивации распутыванием этого узла.
Вы, Римляне, называете продвижение "путём чести", Македонцы называют это "ловлей звёзд", и большинство Греков зовут это "дорогой в небеса". Не путай себя больше необходимого, мальчишка, думай о том, что мы делаем как о простой спутанной верёвке.
Греческая перспектива заключалась в том, что внешняя реальность человека отражала его внутреннюю реальность – или наоборот, или оба одновременно. Величайшие работы их архитектуры и чудеса инженерии были прямым результатом этого мировоззрения. Греки желали красоты себя, порядка над хаосом, и потому они навязывали эту красоту и порядок миру за пределами себя. Их культивация была такой же.
Внутри души каждого человека есть тайна. Вопрос, на который он пытается ответить всю свою жизнь. Греческие мистики пытаются распутать внешнюю тайну их мирской веры, одновременно пытаясь распутать их внутреннюю тайну. Мы называем это добродетелью.
Внешнее и внутреннее неразрывно связаны между собой. Даже в смерти короля можно было отличить от раба по памятникам, построенным в их память: по величественному мавзолею в противоположность неукрашенной насыпи. Вот почему каждый Греческий ребёнок жаждал посвящения в культ великой тайны, потому что каждый культиватор хочет верить, что тайна в его душе глубже, чем любая другая.
И нет внешних тайн более глубоких, чем необъяснимые объекты великих Греческих тайн.
Насколько я понимал, источник вдохновения для Греческого культиватора сам по себе был знамением для грядущего – практически пророчеством для их личного путешествия. Черпать добродетель из великой тайны означало, что сам Олимп был в пределах твоего потенциала, а черпать добродетель из простой жизни гражданина, с другой стороны, означало обречь себя на простую смерть гражданина. "Эмпирическая закономерность", как это назвал Аристотель с некоторым презрением.
Распространённой интерпретацией является что путь, по которому пойдёт твоя культивация, становится определён, когда твои основы полностью заложены – одна добродетель, одна тайна и одна дорога на небеса. Следуя из этого, тайна, которую ты изучаешь, должна быть достаточно глубокой, чтобы ты мог достичь небес на ней одной. Думай о царствах культивации как о расстояние между землёй и небом, твоё место среди них настолько высоко, насколько хватит твоей верёвки.
"Продвигаться" означало всё больше и больше распутывать этот узел. "Возноситься на небеса", "восходить на Олимп Монс" означало преодолевать расстояние между смертностью и божественностью с помощью понимания. Если твоя тайна была слишком простой, слишком грубой или не вдохновляющей, то даже если ты разгадаешь её полностью, тебе всё ещё может не хватить верёвки.
Но если узел внутри был верёвкой, что человек использует чтобы подняться на небеса, то какое значение имеет, откуда извне он почерпнул своё вдохновение?
Оттуда, мальчишка, что человек – это упрямое и гордое существо, а Грек и подавно. Мы предполагаем, что боги вылепили наши тела по своему образу и подобию так же, как мы предполагаем, что они дали нам ту же искру, что горит и в их душах. Во всём, что имеет значение, как внутри, так и снаружи, мы считаем это правдой:
Как наверху, так и внизу.
Рука панкратиона, около моей головы, щёлкнула светящимися пальцами, возвращая моё внимание к настоящему. Грифон и Скифас смотрели на меня ожидающе, а Хабур, покачивающийся на своей лошади, выглядел готовым уснуть в любое мгновение.
— Они хотят узнать, что ты думаешь, — "тихо" прошептала Селена, когда она подвела свою лошадь поближе к моей. Жеребец подо мной фыркнул и хлестнул хвостом по морде её кобылы, но в остальном не беспокоил её.
— Что я думаю, о чём? — спросил я, и она шикнула мне, словно не все, включая Фракийского моряка, могли слышать её "шёпот".
— Я придерживаюсь мнения, что знания – это власть, и знание о вещи даёт тебе власть над ней, даже если эта вещь – Тиран, — объяснил Грифон, наклоняя голову к Герою Косящего Шквала и одновременно с этим, все его парящие руки повернулись, чтобы указать на того. — Вот этот думает иначе.
— Одно лишь знание – это не сила, — заявил Скифас. — Сила – это сила. Знать, как человек стал сильным – это не то же самое, что и самому получить ту же силу.
— Я никогда не говорил такого.
— Тогда, что ты говорил?
— Знание – это власть, не сила.
Лицо Скифаса исказилось в выражение, которое я видел на нём только тогда, когда он разговаривал с Грифоном. Выражение страдания и принятия.
— И в чём разница?
— Сила – это Сизиф, толкающий камень в гору до скончания веков, — без заминки ответил Грифон. — Власть – это Сизиф, отпускающий камень и уходящий своей дорогой.
Скифас нахмурился в рефлексивном презрение, прежде чем расслабиться и стать задумчивым.
Селена решила добавить: «Сила – это энергия, которую мы можем высвободить, — давление, которое мы можем выдержать. — Власть – это свобода действовать, наша способность выбирать, как мы высвободим эту энергию, и станем ли мы вообще это делать».
— И это наша способность, забрать этот выбор у тех, кто под нами. Сизиф силён, даже в смерти – но у него совершенно нет власти. — Грифон любопытно посмотрел на дочь Оракула. — Кто научил тебя такой интерпретации?
— Мой отец, — с любовью ответила Селена. Грифон хмыкнул.
— Как и мой.
Как и мой, хотя и приёмный. Ещё одна особенность Тиранов, я полагаю.
— Тогда, по твоему определению, — задумчиво сказал Скифас, — ты говоришь, что знание о смертной жизни Тирана даёт тебе свободу действовать против них – власть над ними.
— Это то, что я говорю, да.
— Тогда я не согласен дважды. Возьми свой собственный пример – у Сизифа есть сила толкать камень, но нет власти остановиться. И всё потому, что Отец приговорил его к такой судьбе, и Отец его лучший.
Грифон легко кивнул: «Достаточно точное обобщение».
— Сила Отца так же далека от силы Тирана – даже Тирана, что дважды обманул смерть – как и сила Тирана от силы Героя. Возьми то, что ты предположил и примени это к Сизифу. Ты хочешь сказать мне, что если бы только Сизиф знал нашего Отца на Бушующем Небе, имел бы достоверные знания о нём, то это бы дало Тирану власть над богом?
Алый сын Дэймона Этоса самую малость наклонил голову, как если бы вопрос смутил его.
— Да, конечно.
— Непочтительный и глупый. — Сказал Скифас, теперь уже за пределами недоверия. — Я хотел бы сказать, что это заявление удивило меня, но мне кажется, что я начал понимать тебя.
— Хо? — заинтересовано махнул тридцатью руками панкратиона Грифон.
— Ты говоришь то, что как ты веришь, сильнее всего шокирует другую сторону и когда тебе указывают на это, ты только сильнее упираешься, прежде чем спрятаться за завесой абсурда, что ты создал, когда тебя спрашивают о теме, которая тебя больше не интересует.
— Как жестоко, — прошептала Селена достаточно громко, чтобы Сизиф мог услышать её в подземном мире.
— Очень, — было всем, что я сказал, потому что я не то чтобы был не согласен.
Грифон поднял бровь вместе с пневмой, его влияние потянулось к Герою, и влияние Скифаса поднялось в ответ и резко ударило влияние бывшего Молодого Аристократа в сторону. Мой жеребец фыркнул и вскинул голову.
— Почему это моя проблема, что правда выглядит для тебя "завесой абсурда".
— "Правда", — насмешливо повторил Скифас. — Очень легко объявить что-то правдой, когда ни у кого нет способа проверить её. Если бы только Сизиф был здесь, я мог бы назвать ему имя бога и посмотреть, какую власть это даст ему над небесами. Но, увы, мы никогда не узнаем.
В кроваво-красном свете розовых-пальцев зари, улыбка Грифона была вызывающей.
— Нет нужды в Тиране. Назови мне имя Отца, если ты знаешь его, и я сам вызову его.
Бушующее небо загремело.
— Хая! — старый Фракиец резко дёрнулся в седле, быстро просыпаясь, когда он осматривался. — Уже дождь?
— Нет, — прошептала Селена.
Я посмотрел на чистое звёздное небо: «Только гром».
— Ну? — вызвал Грифон Героя. Скифас смотрел в ответ.
— Я не согласен с вами обоими, — решил я, приковав все глаза к себе.
— И что ты предлагаешь? — любопытно спросил Грифон. — Зачем ещё Тираны будут скрывать своё прошлое, если не для того, чтобы не дать другим получить власть над ними?
— Или чтобы пройти по их шагам, — добавил Скифас.
Как всегда, они сделали всё сложнее, чем тому нужно быть. В этом отношении, они были полными Греками.
— Кто-нибудь из вас помнит первый раз, когда вы встали собственными силами? — спросил я.
Скифас моргнул: «В физическом плане или?..» — кроме очевидного варианта, это также довольно стандартная фраза в некоторых культурах, чтобы описать пробуждение культиватора.
— В обоих.
— Тогда, конечно. Каждый культиватор помнит это, — сказал он, как простой факт. Грифон же, между тем, начал тихо хихикать про себя.
— Что смешного? — любопытно спросила его Селена. Он покачал головой.
— Я только что стал свидетелем чуда – Римлянин, создавший умную мысль.
Я схватил светящуюся руку его намеренья из воздуха и загнул четыре её пальца в неправильную сторону. Он захохотал.
— Что? — потребовал Скифас. — Просвети меня, если ты уже сам это понял?
— Я помню день, когда моя душа пробудилась, и я встал собственной силой, это правда, да, — объяснил Грифон с улыбкой. — Но я точно не помню детских воспоминаний о том, как я физически встал в первый раз, и я бы удивился, если существует человек, который это помнит.
— И? — надавил Герой, смотря на меня. — Это что, была вся мысль?
— Все помнят одно из этих воспоминаний, и все забыли другое. Оба из них являются основополагающими моментами в жизни культиватора, однако. Оба из них – это ключевые шаги в их развитии, что-то, о чём их родители, несомненно, будут хвастаться за них. Но что насчёт "сейчас"?
— Ааа, — выдохнула Селена, начиная понимать.
— Здесь и сейчас, стал бы ты гордиться и хвастаться тем, как ты в первый раз смог встать на две ноги без чей-либо помощи? Является это чем-то, что любой из вас хотел бы сделать? — я приглашающе развёл руками. — Я послушаю, если так.
— Я уже похвастался, — самодовольно заявил Грифон, довольный знанием того, что память, о разрезанном трупе падшего бога солнца, что он выжег в моём разуме, останется там как напоминание.
— ... нет, — признал Скифас. — Я бы не стал.
— Почему нет? — спросил я его. — Это были ключевые моменты для тебя в то время. Неужели ты боишься, что я использую эти знания против тебя?
Он поморщился: «Нет, они просто... они просто не стоят того, чтобы о них упоминать».
Я видел гримасу, похожую на его, каждый раз, когда я просил моего двоюродного деда рассказать мне историю из его юности. Каждый раз одно и то же выражение, и почти каждый раз один и тот же ответ. Единственные вещи, что менялись, были годы, о которых идёт речь.
Почему я должен тратить моё время хвастаясь тем, чего я достиг к тридцати, когда Александр достиг того же к восемнадцати?
Я пожал плечами: «Для Тирана, все их смертные воспоминания, ощущаются примерно так же».
Мы долго ехали в тишине после этого.
В конце концов, Хабур привёл нас к винограднику. Я сомневался в способности старика ориентироваться на местности, в которой он не был годами, и тем более в кромешной темноте, но Фракийский моряк всё-таки смог справиться. Наши лошади медленно продвигались через тёмные виноградные лозы, идущие настолько далеко, насколько свет добродетели Грифона позволял нам видеть.
После времени, которое ощущалось случайным, но, надеюсь, таковым не являлось, Скифас поднял руку и спрыгнул с лошади. Одной рукой он поглаживал её гриву, а другой он вынул спелое красное яблоко из складки своей туники и начал кормить её.
И затем, когда она закончила есть, Герой просвистел одну высокую ноту и коса ветра отрезала её голову от тела. Голова лошади упала на землю среди свернувшихся виноградных лоз, и секундой спустя тело последовало за ней. Хлынувшая кровь пролилась на землю, и виноградные лозы начали жадно пить её.
— Как я уже говорил ранее, — сказал он, лишь едва слышимый за криками других лошадей, — большинство Тиранов не говорят о своих жизнях до восхода в Героическое царство. Но, как и в большинстве других аспектов его жизни, Бакхус был исключением.
Скифас вытянул обе руки ладонями вниз параллельно земле. Лошадь Хабура заржала и отошла, моряк уже слез с неё и приклонил колени в грязи, молясь с закрытыми глазами и сжатыми руками. Справа от меня, Грифон наклонился вперёд со своей лошади с увлечённым вниманием.
Слева от меня, Селена заткнула оба уха пальцами и наблюдала, как кровь обезглавленной лошади просачивается в землю с неприятным ожиданием.
— Кириос Бушующего Неба был иностранного происхождения, если вы можете в это поверить, — продолжал Скифас, карее пламя за его глазами медленно усиливалось. — Рождённый на этой самой почве, выросший в одном из этих самых виноградников. Он признался мне однажды, когда я ещё был новичком в Олимпии и в Культе Бушующего Неба, что лучшие виноделы в мире умерли за столетия и тысячелетия до рождения любого из нас.
Герой Косящего Шквала посмотрел на Грифона, а затем на труп лошади на земле.
— Сожги его.
Тридцать рук горящего намеренья схватили труп и превратили его в пепел и уголь.
Я услышал слабый шёпот в темноте.
— Лучшие дни для пьянства остались позади, — сказал Скифас, имитируя голос безумного Тирана и, каким-то образом, призывая что-то из земли. — В эти дни, если тебе нужна хорошая чаша вина, тебе придётся пойти копать.
— Хвала, — прошептал Хабур, в тихом повторении. — Хвала, хвала, хвала.
— Хвала Герою, — произнёс Скифас, и шёпот превратился в визг. Мой жеребец встал на дыбы, выкрикивая свой собственный вызов в ответ.
И перед нашими глазами, массивная рука, словно созданная из чернил, поднялась из земли и лоз и схватила сгоревшие останки тёмной лошади Скифаса, затаскивая их под землю. Визг достиг крещендо, и затем земля рухнула в яму, оставшуюся после ухода руки, и жуткий звук прекратился.
Мы с Грифоном переглянулись.
Скифас глубоко вдохнул.
— Хтонический Герой, коим я давно восхищаюсь, — мрачно произнёс он, голосом человека, что сломал Тиранов каждого культа великих тайн и собрал их у себя под ногами. Он говорил с мрачным намереньем, и его слова несли вес. Я чувствовал давление в моей душе, что-то похожее на гравита...
— Где я могу найти здесь приличную выпивку?
Я смотрел, как вторая хтоническая рука поднимается из земли.
И указывает направление.
http://tl.rulate.ru/book/93122/4062512
Готово:
Использование:
