V
Он помнил, как был маленьким и подвижным, теплым и шумным — суетился, тратил много энергии, непозволительно много. Как видел мир в физическом абрисе материальных линий, волн, свернутых и уплотненных до грубого физического контура. Он набирал воздух в тело и выпускал его, придавая форму сокращениями горла, и звуки имели смысл — для других, таких же, как он.
Он помнил, как был подвижным и холодным, хищным — суетился, тратил много энергии на охоту и видел мир в цветных пятнах теплового рисунка, изменчивых и текучих. Он выслеживал самые теплые, самые вкусные создания — и раздирал их кожу, и упивался соком, и надолго успокаивался в блаженстве, наполняя свою плоть чужой.
Он помнил многие жизни, и каждая из них накладывалась на предыдущую, и где была первая — он уже не мог отыскать, и с чего все начиналось, и когда все началось. И это не было важно, потому что главное — он знал, чем все продолжится.
Он видел их тела и тепло их тел, их кости под кожей и узоры мыслительных процессов. Он видел их так глубоко и точно, как ни одно другое живое существо, ни одно созданное вручную устройство. С грустью он наблюдал, какие грубые приспособления они пытаются использовать, чтобы скомпенсировать природную слепоту, ограниченность малым спектром доступного — и с восхищением за тем, какие интуитивные выводы делают из крупиц полученной информации, и даже передают ее друг другу через вибрации воздуха, знаками на поверхностях…
Ир-ма. Он выучил ее имя первым, прочитал с таблички на груди и произнес, пробуя собственный голос. Она первая догадалась, кто он такой, первая — и единственная. В день, когда она об этом сказала, он пожалел, что уже выбрал тело для следующей фазы. Хорошее тело, сильное, но о нем они не будут заботиться так, как о формах детенышей… Но он все-таки захотел другое. Или ее захотел носитель? С его физиологией приходилось считаться — до определенной степени. Иногда, незаметно для других, давать волю его рукам, чтобы потом было легче контролировать и вести.
Он рос, наслаждаясь солнцем мира, не виденного ранее, его пищей и водой, общаясь с шумными существами, его населявшими, и в этой фазе звуки доносились до него только через отдельные канальцы в верхней части тела, а не через всю поверхность планеты — иначе он бы потерял себя в окружающем шуме и больше бы не нашел. Он учился говорить на их языке, или, вернее, реагировать так, чтобы получать одобрение: они подсовывали ему простенькие задачки, однажды разгадав логику которых, он более не ошибался. Довольно быстро он понял, что если выполнять указания, его будут снабжать ресурсами и держать в лучших условиях для роста. А затем, стоит телу развиться достаточно — ему сменят ареал.
Новым местом обитания стал транспортный корабль, одно из тех устройств, которые он видел бессчетное количество раз, в сравнении с прежними — сработанный примитивно и медленно. Но и этого было достаточно для поисков нового дома, оставалось только ждать и слушать. Он слушал: выполнив доставку в очередную колонию, лежа на нагретом солнцем корпусе погрузчика. Слушал мир, напитывал энергией собственное тело, слушал окружающих существ и небо над головой. Он ждал.
Это случилось внезапно: он не сразу заметил блаженный ритм, совпадавший с его собственным до степени угасания резонанса, до степени тишины. Но когда окружающие звуки отошли на второй план, будто скрывшись за мутной завесой, он, ведомый ритмом, выскользнул из обитаемого периметра базы и пошел вперед, к горизонту, туда, куда вел его внутренний компас. В проблеске реликтового сознания он вспомнил, что по снаряжению его могут найти, и сбросил форменный комбинезон с маяком где-то по дороге, и шел после этого еще много ночей, днем падая спать посреди высокой и мягкой травы. Он шел, пока не приблизился к соленому берегу, к воде и высоким скалам, и не скользнул в щель между камней, как делали маленькие ящерки на далекой планете, где рос. И там, под толстым слоем породы, под близким к идеальной сфере сводом, он упал на колени.
Прибой забивал в грот с гулким рокотом, чавкающим звуком, и когда волны отступали и вместо воды под своды лился свет, было заметно, что в породе блестят самородные металлические жилы: золотистые, ржавые, рисунком они покрывали своды, как мозаика — храмовый купол. Тело, стоящее на коленях под его центром, изнуренное днями пути, выгнулось дугой, расправив плечи, раскинув руки и выпуская из груди Ростки — энергию, свивавшуюся в твердые лианы, — и они устремились вверх, жадно цепляясь за холодную породу. Они подняли за собой изношенный кокон, сворачивая его в позу, память о которой хранилась в нем с самого рождения, оплетая с нерастраченной ранее нежностью и фиксируя на самом верху. Точка роста. Точка, в которой он снова превращался в себя, на долгое, долгое время, пока разумный голос не потревожит его сон и не попросит раскрыться, опускаясь семенем в молодую почву…
Сон, в котором женщина улыбается ему в свете сотен увиденных солнц, улыбается бликам неземного света, льющимся из его памяти. Хрупкая, тонкая.
Проблеск разума.
Вздох энергии.
http://tl.rulate.ru/book/55612/1417696
Использование:
