II
Море — бесконечно, и отважны те, кто не боится оторваться от берега и уйти в его соленую синь…
Ирма любила море. Было лето, и земной день был уже на излете, а бетонные корпуса реабилитационного Центра, разбросанные по прибрежным холмам, окрасились в рыжий и отбросили длинные, густые тени. Пока у подопечных был тихий час, Ирма пила чай под крышей беседки. Пахло травами, и ковыли золотисто-зеленым морем уходили к горизонту, и с моря веяло летней, душистой солью… Легко было забыть про высохшее дно и гнилые корабельные остовы — Арал восстановили одним из первых, и память о его смерти успела стереться из истории. Легко было забыть, что на территории получившегося заповедника открыли не турбазу, а режимный объект, и с этой задачей Ирма почти справилась. Почти — потому что очень скоро со стороны въездных ворот, из-за изгиба мощеной дорожки, показалась группа людей: трое взрослых и ребенок.
Маленькая фигурка выделялась белоснежным костюмом, и даже издалека казалось, что от нее веет прохладой, как от снежного наста. Рядом шел долговязый мужчина с короткой стрижкой и в летном комбинезоне, будто совсем недавно спустившийся с орбиты. Впереди и позади них шагали два сутулых санитара, которых Ирма успела запомнить в лицо, но не по имени. Процессия без единого слова проследовала мимо, к главному корпусу, за стеклянные двери фойе, к приемной стойке. Скоро человек в летном комбинезоне вышел наружу и, помявшись недолго, направился к беседке. Ирма разгладила складки белой робы на коленях.
Мужчина, поджарый и бледный, опустился на край скамьи. На его груди Ирма заметила шеврон флота Содружества и еще один, который опознала не сразу. Посетитель вздохнул, расстегнул ворот и потер лицо с явными следами недосыпа.
— Герберт Росс, — тихо представился он. — А вы… — он кивнул на бейдж, висевший у нее на груди. — Ирма Хейзе?
Она отпила из пиалы.
— Мне сказали, вы тут с детьми работаете… В смысле, даете предписания, назначаете курсы терапии, следите за динамикой… Вроде доктора, так?
— Доцент кафедры, младший научный сотрудник.
Он посмотрел ей в глаза — недоверчиво, сжав зубы, как часто смотрят на врачей отцы пациентов. Вздохнул.
— Я отсюда на Байконур и в рейс, на полгода. Вы… Вы осторожно с ним.
Дальнейшие расспросы не имели особого смысла до ознакомления с документами, а их, Ирма узнала позже, оказалось исчезающе мало. Обычно к восьми годам пациенты Центра собирали внушительные тома историй болезни: перинатологи передавали эстафету неонатологам, те — педиатрам, коррекционным психологам и тьюторам-когнитивистам; файлы пухли от гиперссылок на десятки анализов и генных расшифровок, апробаций моделей сопровождения…
— Сын? — робко поинтересовалась Ирма.
Герберт покачал головой, глядя на дощатый пол.
— Сирота.
Читая позже электронную карточку, загруженную на приемный терминал, Ирма не нашла ни одного привычного слова: ни мутизма, ни стереотипии, ни аффективных реакций, ни аутоагрессии… До поступления в Центр пациент был обычным мальчиком, в развитии даже опережавшим сверстников (другого в семье ученых и не ожидалось), а из записей в больничной карте нашлись только заметки о паре простуд, перенесенных без осложнений, и расширенном наборе прививок, который обычно ставили перед первым вылетом дальше орбиты. Космос он увидел рано: специалистам Содружества иногда разрешалось брать с собой детей, если оба родителя оказывались в одной вахте.
История болезни начиналась с поступления в карантин орбитального хаба, три месяца назад.
Бледный, почти белый в свете ламп, почти слившийся со своим карантинным костюмом, маленький пациент Ирмы Хейзе сидел в кресле приемного покоя неподвижно, как фарфоровая статуэтка. Мимо проходили другие дети, кого-то вели под руку кураторы, в коридоре кто-то гневно вскрикнул. Дежурная сестра за стойкой оформляла новую карточку и ждала, пока из хозяйственной части пациенту принесут постель и одежду, а Ирма все листала тощее личное дело, остывая после степного зноя в наэлектризованной прохладе фойе. И когда она наконец закрыла файл, мальчик шевельнулся: поднял взгляд, как показалось — на нее. Но глаза его, синие-синие, смотрели куда-то очень далеко, вверх и за спину, будто все еще видели блеск звезд сквозь толщу стен и воздух атмосферы.
Взгляд этот запечатался на его лице и за все последующие годы изменил выражение лишь однажды.
Ирма вспомнила: вторым шевроном на груди Герберта Росса был знак корпуса глубокой космической разведки. Ирма слышала: родители Неда Янсона (так звали пациента) погибли полгода тому в последнем рейсе корабля «Дёйф-кен», где Герберт Росс числился штурманом; официальной причиной смерти обоих назвали остановку сердца. После инцидента планету Тертана бессрочно определили в черную полетную зону.
Ирма нахмурилась и ушла в ординаторскую.
http://tl.rulate.ru/book/55612/1417684
Использование:
