В глазах императрицы Кати можно было увидеть лишь одно чувство - жажду крови. Как говорится, "глаза - зеркало души", и это было верно как никогда. Ничто другое в Кате не выдавало ее внутренних мыслей. Ее руки оставались спокойными, а на ее накрашенных в вишневый цвет губах все еще играла идеальная полуулыбка, когда придворный поднимал клинок высоко над головой. Но ее глаза - чем больше я на них смотрел, тем яснее понимал, что она хочет причинить боль не только Эмме, но и мне. И не только эмоциональную.
Так почему бы мне не облегчить ей задачу? Я к сожалению знаком с подобной картиной. В мутных воспоминаниях моей юности есть одно, которое до сих пор стоит перед глазами, как наяву. Тогда моя мать и я оказались в весьма тяжелом положении - ее низкооплачиваемая временная работа совместно с паршивым бойфрендом. Как нетрудно догадаться, он был жестоким. Глубокие фиолетовые и красные метки виднелись на теле моей матери, выглядывая наружу, когда она наклонялась, чтобы собрать мои игрушки, сопровождаемые ее обычной доброй улыбкой.
Это была ужасная ситуация, осуждать которую легко со стороны. Почему она не ушла? Почему не сбежала с ней ночью? Но мы были словно прилипшие к этому месту. Этот паршивый бойфренд случайно оказался владельцем двухкомнатной квартиры в сомнительном районе - настоящее благословение для моей матери. Так что моя милая Долорес терпела этого ублюдка целых шесть месяцев, ни слова не говоря, когда он бил ее так сильно, что из носа шла кровь.
Она была тогда такой молодой. Если подумать, моя мать была, наверное, примерно моего возраста до моей трансмиграции, когда была с Фрэнки. Он постоянно источал запах пота, его грязная майка едва прикрывала его раздувшийся живот. И Фрэнки был еще и здоровенным парнем, около 6'4" ростом, с ужасным характером, особенно после выпивки. Это был худший кошмар для любой женщины, но так как он никогда не трогал меня, моя бедная мать просто терпела это.
Но знаете, как это бывает. Однажды все достигло своего пика. Я послушно дремал после обеда из макарон с сыром Kraft, когда омерзительный запах, пропитывавший адское логово Фрэнки, показался более концентрированным, чем обычно. Я открыл глаза и увидел волосатые грязные руки, ногти которых были покрыты грязью и землей. Они тянулись ко мне, их размер казался огромным, занимавшим все мое поле зрения. За этой рукой виднелась такая же грязная ухмылка, и адреналин начал заменять мою сонливость.
Неважно, насколько ты молод, когда твое тело ощущает опасность, инстинкты срабатывают. И мои приказали мне двигаться. Я откатился из-под старого одеяла как раз в тот момент, когда рука Фрэнки опустилась туда, где я лежал, его неуклюжесть повалила мой незажженный ночник Винни-Пуха, стоявший на тумбочке. В этой развалюхе не было ковра, и любимый ночник Винни-Пуха разбился в щепки с громким звуком.
Долорес ворвалась в комнату и с неистовой страстью, которую я никогда не видел, начала кричать на Фрэнки. Да, она иногда ругала меня за невыполненную работу по дому и детские проблемы, но в тот раз мама словно переключилась. Теперь, будучи старше, я могу понять, почему. Судя по всему, его намерения в тот день возле моей кровати были ужасными. Переключаясь между испанским и английским, как она делает, когда расстроена, она встала перед огромным Фрэнки и осадила его, прежде чем он отправил ее на пол.
...
Осколок ночника поймал ее падение, разорвав ладонь и окрасив пол в красный цвет. Но Фрэнки только начинал. Его кулаки поднимались и опускались, снова и снова, постепенно превращаясь в красные тараны. Затем он поднялся, тяжело дыша, как свинья, потому что был не в форме, и начал махать своей бревном-ногой.
А что касается меня? Я был трусом. Я сидел, съежившись в углу, наблюдая, как мужчина избивает к черту мою единственную родственницу, словно зритель в кино. Я издал звук только один раз, когда один из ударов издал ужасный хлюпающий звук, как будто кто-то сильно сжал пакетик с кетчупом. Тогда Фрэнки посмотрел на меня, в его глазах был только животный инстинкт, без капли человечности. Жажда крови была настолько сильна, что я тут же замолчал и вернулся к своей роли дрожащего зрителя.
В конце концов, появилась полиция. Я не умел пользоваться телефоном в то время, но хочется думать, что какой-то добрый сосед, более храбрый, чем я, решил сделать правильную вещь из-за всего шума. Видите ли, как только Фрэнки начал махать кулаками, моя мать молча приняла избиение и отвлекла его внимание от меня. Единственным звуком были нечеловеческие хрюки и бормотание ругательств Фрэнки. Может, поэтому я такой сквернослов.
После бессонной ночи, последовавшей за теми событиями две недели назад, взгляд Фрэнки не давал мне покоя долгое время. Он преследовал меня в моих снах, незримо следовал за мной, когда я была одна. Такой беспощадный, лишенный человечности взор забыть невозможно - взгляд, способный поглотить тебя, не оставив даже костей.
И сегодня я вижу нечто подобное в глазах Императрицы Кати. Покров вежливости толще, но там, за ним, затаилось нечто, готовое вырваться и разорвать меня на части. Я почти вижу, как она надвигается на меня, ее юбки развеваются, а служанки в ужасе наблюдают, как она кидается на меня с оскаленными зубами и острыми, ухоженными ногтями.
Но Катя не была бы той злодейкой-императрицей, которую так любят ненавидеть читатели, если бы так легко поддалась своим низменным инстинктам, хотя уголок ее рта слегка дергается, прежде чем вернуться к трудному для прочтения выражению.
"Причинить.. тебе вред?" - произносит она, ее слова льются мелодично.
Нож зависает в воздухе, и все взгляды устремлены на меня. Я судорожно вздыхаю, ненавидя ощущение быть в центре внимания. Я смотрю на Эмму, и она отвечает мне тяжелым взглядом, не дающим мне ничего. Но она не кричит. Не умоляет императрицу о свободе. Не обещает информацию обо мне.
Она действительно моя подруга, даже перед лицом смерти. Моя сестра, моя избранная семья. Это значит, что сегодня я не могу быть сторонним наблюдателем, как с Долорес. Передо мной встает лицо моей мамы, ее смуглое лицо обрамлено прядями темно-каштановых волос, выбившимися из ее хвоста. Даже перед лицом такого страшного врага, я уверена, что моя мама сейчас гордилась бы мной, если бы была здесь.
"Да. Это я сделала что-то неправильное, так что я должна быть наказана", - признаюсь я. Я собираюсь вернуться на диван рядом с ней, словно казнь вот-вот должна состояться.
Катя долго рассматривает меня. Я тоже пристально смотрю на нее, бросая осторожность на ветер. Так же, как она пытается понять меня, я наблюдаю за внутренней борьбой, происходящей в душе императрицы. Я про себя ухмыляюсь, как ей так хочется причинить мне вред. Представить, что ей так искушающе просто навредить маленькому пятилетнему ребенку, заставляет задуматься, откуда же берется ее праведная и святая репутация.
Я вижу, как в ее голове рождается решение. Зеленый цвет ее глаз, кажется, затопляет меня, она слегка прищуривается, сосредотачиваясь на своей жертве. Все происходит очень тонко, но я снова чувствую, как пот стекает по моей голове. Меня уже наказывала мамина туфля, как и любого другого латиноамериканского ребенка, но на этот раз все будет иначе.
"Линетт".
"Ваше Величество?" - Линетт подбегает с торжествующим видом.
"Очисть комнату. Принеси мои иглы".
Линетт не может скрыть своего торжества, прежде чем ее властный взгляд обращается к остальным людям в этой комнате. Она идеальный прихвостень для такой женщины, как Катя, плохой полицейский к ее хорошему. Для суровых дел, которые могут запятнать ее имидж, эта личная горничная - идеальный козел отпущения.
Я бессильно наблюдаю, как Эмму уводят, дверь закрывается с окончательным щелчком. Линетт также ушла за иглами, и я с любопытством смотрю на корзину с нитками. Я скрещиваю пальцы и надеюсь, что Катя просто научит меня вышивке в качестве наказания. Я и так так часто колю себя иголкой, что это будет достаточным наказанием.
Маска Кати начинает все больше трескаться. Ее тонкие брови дергаются, а улыбка меркнет. В этом есть что-то освежающее. Невидимый враг, прячущийся во тьме, гораздо более страшен. Императрице так не терпится причинить мне вред, что она готова отпустить мою горничную ради возможности добраться до меня. Она должна устранить меня, единственное препятствие на пути к ложному титулу "обещанного ребенка", который она создала для своей дочери.
"Ты совершила 5 проступков. Должна ли я их перечислить?" - спрашивает Катя. Я неуверенно киваю.
Похоже, она методичный человек. Сначала она спрашивает у Линетт о наказаниях за кражу, а теперь перечисляет мои мнимые проступки. Это показывает, что Императрица Катя - тщательная женщина, никогда не делающая дела наполовину. Это хорошо для ее обязанностей и плохо, ну, для меня.
Ее раздражает то, что она все дольше и дольше смотрит на меня. Ее маска все больше трескается, ее загадочная улыбка Моны Лизы больше не присутствует. "Ты, дорогая Зима", - говорит она коварным тоном, который все же несет частицу ее обычной доброты, "никогда не должна была родиться. Вот твоя первая ошибка".
Интересно, почему она настаивает на обращении ко мне "дорогая Зима", пока словесно терзает меня.
"Во-вторых, ты не должна была приходить во дворец, мой дом". Я согласна с ней. Хижина Бьянки, удивительно, ощущалась больше как дом, чем имперский дворец.
"В-третьих, ты не должна была пройти испытание. Ты должна была сделать все возможное, чтобы провалиться".
"Во-четвертых, ты никогда не должна была встречаться с моей дочерью. Ты, дорогая Зима, недостойна считаться членом семьи Юлии".
Ох. Я никогда не просил быть частью этой безумной семьи, хочется закричать. Я хотел вырасти в лачуге до тех пор, пока не стану достаточно взрослым, чтобы сбежать и обустроить свою жизнь.
"И, во-пятых", - ее голос становится тише, яд в словах становится еще более очевидным, - "Ты никогда, никогда не должен был искать моего сына".
Она выплевывает последние слова, отвращение явно заметно. Теперь я еще больше возмущен ее обвинениями, особенно потому, что очевидно, что этот паршивец Джулиан заговорил со мной первым через своего подручного Мелиорна.
Джулиан, хочется крикнуть моему глупому сводному брату, твоя сумасшедшая мать сейчас заставит меня вышивать, пока у меня руки не отвалятся!
В дверь стучат, возвращается Линетт. Она входит, ее глаза блестят от радости, что еще больше меня беспокоит. Коробка сделана из темно-коричневого дерева, поверхность украшена блестящим лаком. Она удобно помещается в ее двух ладонях и выглядит совершенно безобидно, но судя по тому немногому, что я успел узнать о личности Линетт, содержимое сулит мне только неприятности.
Линетт встает перед императрицей и открывает крышку, открывая мягкую прокладку с несколькими серебряными иглами размером с палец взрослого мужчины, немного толще волоска.
Я наклоняю голову в замешательстве.
"Что?" - тихо произношу я, внимательнее рассматривая иглы. На первый взгляд, я просто подумал, что Катя является страстной коллекционеркой вышивальных игл, но теперь очевидно, что это не обычные швейные иглы. У них нет ушка для нитки, и после того, как меня укололи слишком много раз, я понимаю, что эти иглы слишком тонкие и длинные. Неужели это какие-то древние иглы для акупунктуры?
Катя поворачивается ко мне, в ее глазах мелькает предвкушение.
"Зима, дай мне свою руку", - приказывает Катя, в ее голосе слышится легкое взволнованное дыхание. Я двигаюсь навстречу своей мачехе, и она тянется ко мне, зажав иглу между большим и указательным пальцами.
http://tl.rulate.ru/book/30200/3809583
Готово:
Использование:
