Готовый перевод Choice and no alternative / Выбор и безальтернативность: Глава 8.6.

VI

2 мая 2017 г.

— I'm only human after all

Don't put the blame on me

Покидая учительскую, я напевал мотив знакомой песни.

Что ж, наконец, этот день настал, — размыслил я, пока стоял в коридоре на третьем этаже и не без интереса всматривался в доску топа. Мой взгляд кружил заворожённо, раз за разом огибая одно имя. Это было имя человека, который занимал первое место по успеваемости среди второкурсников. Это было имя человека, который являлся незаменимым членом студсовета. А также... это было имя человека, которому предстояло день ото дня покинуть стены этой школы. Печальная истина. 

«Катагири Мику — 1-ое место»

Грустно, но вкусно, — я мысленно усмехнулся, между тем кушая попкорн, который до сего момента прятал в соей сумке.

— Тебя за хвост никто не тянул… Зачем же ты, лисица-плутовка, покусилась на мои мирные деньки? На кой чёрт спутала все мои планы? Сделал ли я тебе столько же гадости, чтобы заслужить все те унижения, через которые я прошёл?

Я тихо бубнил себе под нос. Это были размышления вслух. 

— Малыш-кун, мне нужно с тобой поговорить...

Уверен, в тот раз она желала мне во всём сознаться, однако я ей не позволил. Любой человек должен понимать, что иногда наступает момент, когда уже поздно извиняться. Или, правильней будет сказать, когда Ваши извинения — уже просто неуместны.

И этот «или» относился непосредственно к Катагири.

— Кхе-кхе…

Я сходил в туалет, прочистил перчащее, из-за болезни, горло и, избегая бинтов, помыл руки. Затем выкинул в мусорную урну лейкопластыри, некогда копившиеся на моём лице; умыл под краном свою безучастную физиономию, обезображенную малюсенькими струпами — эдакими царапинами игривого кота, и, вытерев лицо рукавом, поправил волосы и багровый галстук. На белом воротнике рубашки всё ещё виднелись забродившие, засохшие капли крови.

Пришло время встретиться лицом к лицу, Катагири-семпай.

Я поднялся по уже привычной лестнице, скрипнул дверью и вышел наружу.

Меня не встретил свет, как уже свыкшегося с тьмой и плесенью, поселенца бункера, вовсе нет. На улице, напротив, отсутствовал какой бы то ни было свет в принципе, — и это не игра теней или чего-то в этом роде. Сегодня просто априори был пасмурный день. В небе ещё с самого утра кружили безмолвным, свинцовые тучи. Они притаились и не желали говорить ни слова, выжидая лучшего момента. 

Взглянув в небо, я задался нелепым вопросом: «Где же скрежет грома?», но вряд ли я, синоптики или даже сами тучи могли дать достоверный, внятный, а главное — лаконичный и решительный ответ на этот вопрос. Тучи сегодня, как таковые, казались нерешительными, застенчивыми девочками, впервые приглашенными на медленный танец. Но сказать им об этом я, увы, не осмелился: тишина меня вполне устраивала. 

— Давно меня ждёшь? — спросил я, запирая за собой дверь на ключ, который свистнул в учительской пятнадцатью минутами ранее.

— Нет, сама только что подошла.

Катагири пока не торопилась смотреть в мою сторону — она лишь выглядывала из-за края парапета. Может, искала таким образом ответ на свой вопрос? Одному лишь Богу известно.

— Так… о чём ты хотел со мной поговорить? Честно говоря, странный приём ты использовал… Кто вообще в наше время пишет письма?

На лице Катагири сияла широкая улыбка.

Верно, я положил в личный ящик Катагири письмо с просьбой встретиться на крыше после уроков. Честно говоря, я думал, что она воспримет его, как какую-то шутку, и не придёт. Но, тем не менее, она здесь. 

— А как, по-твоему, я должен был с тобой связаться? У меня нет твоего номера, я не состою в студсовете и учеником второго курса не являюсь. У нас просто-напросто отсутствуют точки соприкосновения, увы.

— Ну и? В чём дело? 

Она подошла ближе, продолжая давить лыбу.

— Ох… это… Я обратился к тебе, потому что мне стало кое-что любопытно… Не подойдёшь ближе? Я скажу тебе это на ушко, по секрету…

— Да, конечно, — Катагири кивнула.

Тон моего голоса по обыкновению являлся ровным. Не ожидая никакой подлости с моей стороны, девушка подалась головой вперёд и встретилась с моим скучным, лишённым всяческих эмоций, невозмутимым лицом. Я положил руку ей на плечо и тихо-тихо, так чтобы могли слышать лишь она, да я, а также воздух сотрясающийся между нами, наконец, проговорил:

— Так вот, Катагири-семпай… я всё хотел спросить… — мои уголки губ поползли вверх. — Как долго на твоём поганом рыле будет присутствовать эта мерзкая, фальшивая улыбка?

Девушка медленно подняла на меня напуганный взгляд, прекрасно дополненный кислой улыбкой, которую она не успела натянуть на лицо, и встретилась с моими бездушными глазами. Её зрачки сузились, и она неторопливо попятилась назад. Теперь слова «Я не понимаю, о чём ты» не спасут её из данного положения. Песенка Катагири была спета.

Она боязливо, легонько оттолкнула меня в сторону и побежала к выходу.

Однако…

— Что?.. Почему не открывается?..

…дверь была заперта.

Я приблизился к ней вальяжной походкой и, наблюдая за её потугами, резко схватил Катагири за волосы, после чего неспешно оттянул от двери. 

— В этом нет смысла, Катагири-семпай… Сколько не старайся — никто не придёт. Как-никак это уже конец учебного дня. Должно быть, все разобрались по домам, пока не пошёл сильный ливень. 

— Ай-ай-ай!..

Я ещё раз взглянул в небо и, продолжая держать юную леди за пряди волос, повалил её на землю. Катагири, не удержав равновесие, упала копчиком напол и, трясясь от страха, посмотрела на меня снизу вверх, после чего, стараясь сохранить уверенный тон голоса, предупредила:

— Я… я буду кричать, если ты меня не отпустишь!..

— Да неужели? — я по-звериному, криво улыбнулся.

И только, было, девушка встала и попыталась крикнуть, как я одним ударом под дых заставил её повалиться обратно наземь. Катагири закашлялась — из её рта потекли липкие слюни, а на физиономии застыла гримаса ужаса и первобытного страха.

«Бей, беги или замри» — так нам говорят наши инстинкты. Всё зависит от того, жертва ты или же хищник в пищевой цепи.

И, глядя на Катагири, я ясно понимал, что передо мной валяется жертва.

— На самом деле, мне бы не хотелось применять насилие, Катагири-семпай, правда… Но разве ты оставляешь мне выбор?

— Ты…

— Порой люди делают недопустимые вещи, знаешь? Думаю, что то же касается и тебя, не так ли?

— Чёртов врун…

Я не слушал того, что эта девка скулила себе под нос, даже не думал смотреть в её сторону. Я разговаривал словно бы сам с собой, дабы излить горесть своей печали и обиды. Как один-единственный актёр на сцене.

— Я ведь ни зверь какой-то, ни животное, ни даже варвар, Катагири-семпай… Я — джентльмен. Так что людей так просто с грязью не ровняю. Даже любому человеку всегда помочь горазд, знаешь ли. Ведь как-никак я не обделён совестью.

— Я… сдам тебя студсовету… и уж они-то натравят на тебя псов!..

Наконец, Катагири смогла выдавить из себя нечто угрожающее. Я впервые за последние полторы минуты разглагольствования взглянул на неё суженными глазами в паре со скучающим выражением лица, — я вёл себя, как скептик, которому довелось услышать очередной несносный бред и запачкать тем свой чистый, непорочный ум.

Но беда заключалась в том, что Катагири не сказала очередной бредовой байки. Эта угроза имела место быть, поскольку Катагири являлась членом студсовета, — и неважно, насколько большими полномочиями она обладает. Крысу, которая благополучно слила сразу трёх человек, захотят утопить все.

Это может создать для меня некоторые сложности. Действительно прискорбно.

Мне нужно было перехватить инициативу прежде, чем это сделает Катагири.

Я сел на корточки рядом с сидевшей на коленях Катагири, и, вглядываясь в её зеницы своими непроницаемыми глазами, равнодушно подметил:

— А нужно ли оно тебе, Катагири?

— Что?.. О чём ты?..

Я максимально мило, насколько мог, улыбнулся и продолжил:

— Даже если ты сдашь меня студсовету, то ничего не изменится. Ты всё также покинешь школу, не оставив и следа.

— Может и так, но…

— Я ведь о тебе всё знаю, Катагири. И о твоей семье, которая тебя недолюбливает. И о горе-брате, над которым издеваются в школе. И о твоём посредственном положении, которое ты занимаешь в школе. Абсолютно обо всём знаю.

Она безнадежно прятала от меня взгляд.

Я приложил руку к её щеке, но девушка презрительно отпрянула. Следом я вновь притронулся к ней, на этот раз с силой схватившись за волосы у её уха, тем самым вынудив Катагири смотреть мне ровно в глаза. Её взгляд полнился ненавистью и презрением. Много силы таилось в этом взгляде. Я бы даже сказал, слишком много, — и меня это безмерно злило.

Злило то, что Катагири нисколечко не раскаивалась.

— Не пытайся мной манипулировать: не получится, — я оскалился и нежно убрал незатейливый волос с её виска.

— …

Сразу же после этого заявления... на улице выпал дождь.

Он барабанил по нашим спинам, барабанил по ровной поверхности крыши, барабанил даже по листве в саду. Гармония глухих и звонки всплесков. Однако дождь не мешал нам говорить и не заглушал наши слова. Я слышал Катагири, а она — меня. Где-то вдали, за сетью домов, улиц и квартир грохотал гром, напоминая нам о своём существовании силой собственного голоса. Эхом разносился его рев.

— Ох, вот беда: «Катагири Мику — дочь почитаемого клана — была уличена в вымогательстве и вынужденно покинула школу». Какая досада. Наверное, когда об этом пронюхают все знаменитейшие кланы Токио, то они все дружно посмеются, писаясь от радости. Авторитет твоей семьи упадёт в цене.

Я усмехнулся и с каждым предложением всё больше и больше сокращал с девушкой дистанцию.

— Они посмеются над несостоявшейся дочерью… над несостоявшимся сыном… и… над несостоявшимися родителями.

— …

Подтягивая к себе окропленную каплями дождя голову Катагири, я уже мог дышать с ней одним воздухом и видеть в её янтарных глазах собственное отражение, пускай и смутно.

— Я понимаю твоё желание выслужиться перед семьёй… перед братом и матерью… перед отцом, что является причиной всех твоих детских обид, в конце концов. Пускай, конечно, мне и кажется, что твой стимул бессмысленен, но всё же я могу его понять… Ведь… мы с тобой похожи, Катагири-семпай.

— …

Я видел по её лицу, что она отказывалась это признавать. Её губы двигались и буквально говорили мне: «Нет!». Они говорили мне: «Мы с тобой и близко не похожи!». Однако, должно быть, Катагири боялась произнести те слова вслух. Боялась нарушить поток озвученных мною мыслей, который без всякой жалости атаковал её уязвимые места.

— Веришь или нет, но я хочу предоставить тебе шанс… Шанс остаться в этой школе… Шанс утереть нос всем, неверующим в тебя кланам… Шанс помочь твоему брату избавиться от издевательств… И шанс… доказать отцу и матери, что ты тоже чего-то да стоишь.

Я отпустил мокрые, рыжие пряди волос Катагири, которые напоследок перелились медным блеском в моих руках, и неторопливо поднялся. Моя тёмная фигура возвышалась над этой юной особой, оставляя на ней непродолжительную тень. Некоторое время она смотрела на меня, пытаясь что-то прочитать в моих глазах, однако уже вскоре, словно бы не добившись какого-либо результата, девушка опустила голову и с запинкой произнесла:

— Г-гарантии.

— Катагири, ты меня смешишь. Я не должен тебе давать каких-либо гарантий. Вопрос доверия зависит от тебя самой. Это сугубо твой выбор, — я отмахнулся. — Но могу лишь сказать тебе одно… Отказавшись, ты окажешься самой большой дурой.

Влажные волосы волной стелились на её спине. Девушка промокла, казалось, до последней нитки, — и я не был тому исключением. Чёлка падала ей на лицо, руки зябли от холода, колени медленно увязали в луже, а по щеке текли одна за другой гнетущие капли пота и дождя.

Казалось, всё вынуждало Катагири сдаться.

— Что мне... 

— А? Я тебя не слышу — говори громче. Что ж ты мямлишь, как больной в бреду? Ну же, Катагири… Я желаю тебя слы-ышать, — я злобно ухмыльнулся, блеснув своими кристально чистыми зубами. 

— Что мне нужно будет сделать взамен?..

Сгорбленный образ Катагири с клонящимися к земле мокрыми волосами, опущенными глазами и выражением лица уже проигравшего — всё... абсолютно всё это заводило меня в ней и побуждало смеяться, осыпая Катагири колкостями.

Но вместо смеха и подколов, я спокойным голосом с незыблемой, снисходительной ухмылкой на лице приказал:

— Поклонись.

— Ч-что?.. — она обречённо подняла на меня глаза.

— Ты не расслышала, Катагири-семпай? Я сказал: «Поклонись». И невесть как, а в позе догэдза.

Догэдза — поза, в которой человек садится на колени, опускает почти до земли свою голову и произносит «пожалуйста». Смысл догэдза в том, чтобы продемонстрировать высшее почтение перед кем-либо. Хотя данная поза считается очень почтительным знаком, она рассматривается как неуважение к себе и в настоящее время не используется в повседневной жизни.

— Но это…

— Хочешь сказать, что твоя голова тяжелее, чем у Такаямы Хикокуры? Больно будет опускать? — я усмехнулся.

Моя усмешка являлась предельно сухой, безвкусной.

Только после этого саркастичного замечания, Катагири, наконец, решила сложить голову. На её глазах выступили слёзы — она поторопилась вытереть их рукой, в надежде скрыть от меня свою слабость. Выглядело жалко. 

— Ты... урод... — девушка всхлипнула. 

— Все мы нравственно уродливы — и ты не являешься тому исключением, Катагири.

— Это... шантаж... Тебе не стыдно?..

— Нет, нисколечко. 

Она вновь всхлипнула, обронив слезу, и оперлась ладонями о пол, из-за чего оные погрузились в лужу; после чего нагнулась всем телом, собрав под собой ноги, — да так, что её юбка обратилась грязной тряпкой; а затем, в довершении всего, опустила голову к земле — причём так, чтобы до лужи оставалось пару жалких сантиметров, — и замерла на месте.

Мне было этого мало, так что я наступил девушке на голову, силой приземлил её на обезображенный лужей пол и следом приказал:

— А теперь… извиняйся и сожалей.

Поклонись, извиняйся, сожалей — осознай тем самым истинную прискорбность собственного поступка и взмолись. Взмолись, как брошенное Господом дитя. Взмолись, как существо, что желает жить. И, в конце концов, взмолись, как человек, который позволил себе проиграть.

Только так я мог поверить в подлинность сожалений Катагири.

— Пожалуйста, прости…

— Громче!

Я не смог сдержать злорадной улыбки. 

Интересно, откуда рождается это безмерно чувство удовольствия, когда враг вытирает пол лицом? Вы никогда об этом не задумывались? Может, это какой-то фетиш?

В любом случае, это не имело сейчас никакого значения. 

Хочешь — верь, хочешь — нет, но я подставил тебя исключительно ради этого сценария, Катагири. Совесть — обыкновенная гиена, нервно надсмехающаяся над принятыми тобой решениями. Вежливость и грубость — два разных «я» в общении. Каждый из нас говорит под стать ситуации. Мы все, так или иначе, разные типы людей. Именно поэтому ты так горько ошиблась на мой счёт. Если бы ты верно оценила мою личность, то я бы не успел поставить тебе мат. Тебя погубила твоя сострадательность. Однако, на мой взгляд, это похвально, Катагири... Действительно похвально. В каком-то понимании, я тебе завидую. 

Сидя в позе глубокого почтения, Катагири плакала, раз за разом повторяя:

— Пожалуйста, прости… пожалуйста, прости… пожалуйста, прости… пожалуйста… прости…

«…прости» — эхом отдавалось в моей голове.

Это навивает воспоминания. Чувство дежавю или… нет, скорее, это чувство зовётся ностальгией.

Катагири захлёбывалась слезами, непреднамеренно всхлипывая и ускоряя темп своей речи. Я уверен, девушка испытывала глубокое чувство унижения, обиды и печали, как если бы её окатили ведром испражнений и надели это самое ведро прямиком на голову. Сейчас она явно чувствовала себя брошенной — брошенной, как тот котёнок, коего я нашёл на улице в замшевой коробке.

— Катагири, не делай вид, что забыла, как меня зовут. Думаешь, я не заметил, что за всё это время — за время нашего недолгого знакомства — ты ни разу не назвала меня по фамилии? Не потому ли, что ты ненавидишь всю мою семью? И после этого ты предлагаешь мне поверить в твою скорбь? Поверить в то, что ты признаёшь свою вину?

— Пожалуйста, прости меня… пожалуйста, прости…

— Ну же, зови меня, как следует… Зови меня — Такеши.

Прежде — мелкая заминка, а затем — сквозь всхлипы речь.

— Прошу… пожалуйста, прости… пожалуйста, прости меня, Такеши-кун… пожалуйста, прости… Это всё моя вина… Пожалуйста, прости…

Казалось, это будет продолжаться бесконечно.

... 

— Нет, прошу, я не хочу этого!.. (всхлип) Пожалуйста!.. (всхлип) прошу!..

... 

Столь жалкое зрелище более не приносило мне удовольствия. Напротив, остепенившись, я стал испытывать чувство вины, которое разъедало меня изнутри.

Некогда я уже испытывал подобное чувство, — и тогда я тоже допустил подобную ошибку. Движимый желанием отомстить я пошёл против своих собственных моральных принципов, из-за чего меня начало… от себя тошнить.

Сейчас я ощущал ту же тошноту, что и тогда. В душе скреблись и завывали давящиеся слезами кошки. Однако кошка — не гиена, а гиена — в свою очередь, не кошка. И если кошка сейчас олицетворяла моё чувство вины, как это некогда делала гиена, то она, по крайней мере, не смеялась нервным гоготом над моей безмерной и эгоистичной глупостью. Она лишь болезненно и жалобно скреблась.

Казалось, кошка тянулась к жизни, вгрызаясь раз за разом в мою плоть, — соответственно и совесть тянулась к проблеску надежды, в моей ещё не до конца сгнившей душе. 

— И последнее… будь благодарна.

— ?!

Катагири вздрогнула. Вздрогнула так, словно бы всё её естество отказывалась становиться столь покорной. «Принять унижение, принять поражение, принять сожаление и принять то, что должна извиниться — я готова принять всё это» — так она, должно быть, думает. И это действительно то, с чем она готова смириться.

Однако принять все эти действия, как должное, и поблагодарить за них — это совершенно другое.

Это означает сровнять себя с грязью.

Будто бы то, что с происходит с Вашим достоинством, чему подвергается Ваша личность, что чувствуете Вы и Ваше тело — не имеет никакого значения. Будто бы любое подобное взаимодействие не играет особой роли. Будто бы готовность согласиться против воли с тем, что Вы не правы.

Так, как будто Вы — никто.

Лишь обыкновенная грязь под ногтями.

Катагири, если ты всерьёз смиришься с этим, то я обещаю тебе… я тебя прощу.

— Будь благодарна за то, что я решил встретиться с тобой лицом к лицу, когда как мог скрываться до самого конца. Будь благодарна за то, что несмотря на горькую обиду и неприятие к тебе, готов помочь твоему брату. Будь благодарна за то, что я до самого конца хотел верить в тебя; верил, что ты будешь последовательна своей совести, но… к сожалению, ты не оправдала моих ожиданий.

— …

— Я верил, и я дал тебе шанс во всём сознаться. Я спросил тебя предельно ровно и чётко, с претензией на честность: «Что ты думаешь об этих издевательствах?». Ты могла сознаться в тот момент, но предпочла гнуть свою линию до победного конца. Однако люди… — я вновь вспомнил Фукуду-сенсей. — …люди должны остановиться в тот самый миг, когда считают, что поступают неправильно. Уверен, тебя не раз посещала эта мысль.

— Я…

— Именно поэтому… будь благодарна, Катагири, — мой голос невольно стал тише. — Ведь ты и я… нам обоим это прекрасно известно. Я — ни варвар, ни быдло, ни конченный псих и даже ни последний ублюдок. Я всего лишь человек. Из моих ран течёт самая обычная кровь, как и у всех прочих, — я указал на ссадины на лице. — Понимаешь, Катагири? Я всего лишь человек. Меня можно сломать, я могу потерять самоконтроль, так что…

— …

— Don't put the blame on me.

Я протянул эту строчку максимально зловеще.

— Где же твоя благодарность, Катагири?

— …

— Ну?

— Спасибо тебе… Такеши-кун…

От неё исходило полное отсутствие, а голос звучал тихо-тихо.

Одиночество, страх, безысходность, пустота — все эти чувства рождают то, что мы зовём отчаянием, — и, прибывая в этом отчаянии, человек больше чем когда-либо душевно уязвим. Именно в такие моменты, он вынужден признать правоту тех, кто посеял в нём семена отчаяния.

Я облизал слипшиеся губы и отчеканил уже заученную фразу:

— С этих пор ты будешь делать так, как я тебе скажу, моя дорогая Катагири-семпай.

— Пожалуйста, прости…

Она повторяла слова извинения и благодарности вновь и вновь.

Дождь ещё долго осквернял наши силуэты проливным ливнем. Глухие всплески воды аккомпанировали с моими вздохами. Я глотал отяжелёнными сырой одеждой лёгкими приятную свежесть — и каждый последующий вдох давался мне с трудом. Для девушки подобное состояние преподносилось ещё хуже, но оно лучше всего подтверждало глубину её сожалений.

Вдох. Выдох. Ещё вдох.

Правота за тем, кто наступит на голову врага последним.

Рекомендации:

1) Читайте произведение со шрифтом Times New Roman!

2) Оставьте комментарий и получите сердечки! ❤️❤️❤️

3) Нажмите кнопку "Спасибо", порадуйте автора! 

http://tl.rulate.ru/book/62626/2384667