Готовый перевод Virtuous Sons: A Greco Roman Xianxia / Добродетельные Сыны: Греко-Римская Сянься: 1.63 [Ставрос Этос]

Младший из Созыва

Вырвавшись из моря и взревев женским голосом, на сцену вышел монстр. Мы непонимающе смотрели, как он, извиваясь, поднялся и бросил свою тень на Эос.

Серебристая чешуя и свернувшаяся плоть, которая извивалась и изгибалась так, как я никогда не видел в своей жизни. Монстр продолжал подниматься, всё больше и больше вырываясь из успокаивающей пелены непрозрачных волн, и в свете звёзд над головой я увидел шрамы, оставленные теми, кто пришёл раньше. Ямки и кратеры на шкуре твари, каждый из них – удар, нанесённый по ней – некоторые даже пробили чешую – но ни один не пробил насквозь. Ни один кроме стрелы Дэймона, застрявшей в щели между двумя чешуйками так глубоко, что виднелось только оперение.

"Дай мне всех своих Героев", приказал кириос Бушующего Неба нашему дяде, провоцируя своего собрата-Тирана и рискуя вызвать ещё больший конфликт. И вот передо мной предстала причина.

Узкая и покатая голова существа распахнулась, широко разинув гротескную пасть. Глаза, мерцающие жидким чёрным светом, полностью скрылись за разинутым ртом. Оно вдохнуло, и вольноотпущенники среди нас споткнулись и закричали в тревоге, когда сила вдоха потащила Эос к нему. Я почувствовал, как каркас корабля напрягся, словно это трещали мои собственные ребра.

Сотни серповидных зубов начали двигаться в глотке монстра, ряды их спиралью уходили в чёрные глубины его желудка. Они, казалось, почти что вращались, совершая огромные крутящие движения, пока монстр заглатывал ветра.

И когда оно, наконец, насытилось, извивающийся серебристый монстр наклонился вниз, почти вплотную к нам, выпустив вдох, который он делал всё это время. Я почувствовал, как перепонки в моих ушах лопнули, когда женский голос пронзил мои чувства.

— Я ХОЧУ!..

Фотиос обрушился на него с верхушки мачты, вопя от ужаса и неповиновения, и обрушил свой горящий трезубец на его голову. Мой близнец нанизал более дюжины истин на спицы трезубца, пока он падал, сосредоточив в ударе все унции силы Философа десятого ранга. Челюсти монстра захлопнулись, заставив его замолчать...

... А трезубец моего брата разбиться о его чешую.

Я рванулся вперёд, подпрыгнув вверх, когда Фотиос отскочил от головы монстра и закрутился в воздухе, пытаясь сохранить равновесие. Монстр двинулся, жутко гибкий и более быстрый, чем должно было быть существо такого размера. Его пасть снова широко раскрылась, прямо под моим братом.

Я резко выдохнул.

Дыхание охотничьей птицы – техника дыхания, передаваемая в семье Этосов столько же лет, сколько мы носим наше имя. Подражая одноименному животному, культиватор должен был выдолбить часть своего тела в стиле орла – камеру, в которой хранилось жизненное дыхание. Смертный человек вдыхал и выдыхал только один раз, но охотничья птица делала это дважды. Один раз через лёгкие, а второй раз через полые мешки плоти, ведущие к пневматическим камерам в его полых костях.

У орла было девять таких камер, каждая из которых служила опорой против небесных потоков. Моя мама рассказывала мне, что именно девятая камера позволяет им летать. Именно поэтому каждый практикующий дыхание охотничьей птицы стремился создать в себе эти девять камер. Чтобы однажды мы могли присоединиться к ним. Чтобы однажды мы могли летать.

Я только слышал рассказы о том, как наши далёкие предки смогли создать восемь. Поддерживать пневматическую камеру в рабочем состоянии, будучи Гражданским культиватором, было подвигом, достойным похвалы. Поддержание двух в качестве Философа было столь же впечатляющим. Три – для Героя, четыре – для Тирана. Всё, сверх этого, было чудом, как говорили старейшины.

Я опустошил все четыре моих пневматических камеры и с копьём в руке взлетел над палубой корабля. Первый выдох опустошил пневму из этих камер через каналы, которые я кропотливо вырезал в своих костях. Каждая камера вмещала в себя один вдох, и каждый из этих вдохов был кульминацией часов и дней упорных тренировок. Каждая боль, которую я испытывал, равномерно распределялась по ним, каждая унция моей убеждённости, построенной на тысяче повседневных действий. Второй выдох прошёл через мои лёгкие, превратившись в пар, когда он пробился сквозь мои скрежещущие зубы.

Дыхание охотничьей птицы позволяло человеку разделить трудности своей жизни, рассеять их внутри себя и свести к минимуму их влияние. И при этом, оно позволяло ему сделать эти боли своими. Чтобы поддерживать себя ими, как орёл в полете. А когда наступал подходящий момент, оно позволяло ему выпустить всю эту боль разом, высвободив больше, чем любой смертный мог надеяться вместить в себя за один вдох, – и оно позволяло ему упасть.

Чтобы нырнуть с неба, с широко расставленными когтями.

Вот как охотились Этосы.

Я взмыл вверх, вложив силу четырёх когтей в один удар копьём, и вогнав его в жидкий чёрный глаз монстра. Удар отбросил тварь вверх и в сторону от моего застрявшего в воздухе брата, и всё тело твари вздрогнуло от удара, передвигаясь каскадом движущихся витков.

Оно обернулось обратно ко мне, пока я падал на палубу, держась за то, что осталось от моего копья. Я отбил его, но при этом я сломал своё оружие, как и Фотиос.

Мы с близнецом упали на палубу одновременно, и Гиро внезапно оказался над нами. Его клинок на долю секунды ярко вспыхнул, когда он прыгнул, а затем погас. Гиро до рукояти вонзил его в щель между чешуйками.

Монстр снова закричал. Я ахнул, рассеивая ноющую боль в ушах между четырьмя пневматическими камерами. Растянувшись на палубе, рядом друг с другом, мы с Фотиосом ошеломлённо смотрели, как огромная змея извивается и отходит от Эоса. Она нырнула обратно в водоворот и через мгновение исчезла.

Фотиос наклонил голову вбок, его губы беззвучно шевелились. Как будто я мог услышать его за шумом водоворота и пронзительным звоном в ушах. Я засунул палец себе в ухо и стряхнул кровь ему на лицо.

— Ты принёс запасное оружие? — спросил он меня голосом души, как и подобает Софическому культиватору.

— Нет, — также ответил я. Он мрачно усмехнулся.

— Гиро будет невыносим.

— С чего бы это? — спросил сам мужчина. Он склонился над нами, положив одну руку на бедро, а другой держа меч, покрытый расплавленным свинцом. — По какой причине человек, несущий четыре запасных меча, должен быть невыносим для мальчишек, отказывающихся нести хотя бы один?

— Я бы выделил место для запасного, если бы знал, что мы будем сражаться с монстрами. — Прорычал голос моей души.

Гиро насмешливо хмыкнул. Он протянул мне руку: «Человек не всегда может знать, когда начнётся бой. Вот почему ты носишь его с собой повсюду».

— Считай нас усмирёнными, — сказал Фотиос, пока Гиро поднимал меня на ноги. — А теперь, не одолжишь ли нам несколько клинков?

— Я не могу. — Гиро поднял Фотиоса на ноги и смахнул с его плеча капли расплавленного свинца, попавшие на него из раны твари. — Я отдал последний Тону.

— Ну ладно. Я возьму у Димаса...

— Нет. — Гиро решительно покачал головой. — Вольноотпущенникам оружие нужнее, чем вам двоим.

— Сукин сын, — произнёс мой близнец голосом Философа, за каждым словом слышалась ярость. Моё собственное настроение было не лучше. — Ладно, ладно! Что дальше? Змея ещё не мертва – так как мы её убьём?

— Ты не можешь.

Я выкрикнул проклятие и отшатнулся от старика в лохмотьях, внезапно оказавшегося между мной и Фотиосом. Эос покачнулся, когда потоки водоворота ударили в его правый борт, едва не опрокинув меня обратно на задницу.

— Нет! Я отказываюсь! — закричал я. — Я отказываюсь в это верить! Как ты вообще мог быть здесь всё это время?!

Аристотель закатил глаза, он выглядел как человек двумя ногами стоящий в Стиксе, но при этом балансировал на раскачивающейся палубе без каких-либо видимых усилий: «Если бы ты смотрел, то, может быть, смог бы увидеть меня».

— Что значит "мы не можем его убить"? — потребовал Фотиос. — Мы со Ставросом избили его, как болтливого раба. Дэймон пронзил его, а Гиро заставил его кровоточить! Если оно может кровоточить, значит, оно может умереть...

— Оно не кровоточило, — оборвал его Аристотель, схватив руку Гиро, держащую рукоять меча, прежде, чем кто-либо из нас успел отреагировать, и поднял её вверх, заставляя его продемонстрировать клинок. — Кровоточить – значит проливать кровь. И что за кровь выглядит вот так? Что за кровь прилипает к клинку, как расплавленный свинец?

— Ихор, — ответил Гиро, наблюдая, как Аристотель разворачивает одну из серых тряпок со своего тела и проводит ею по каждой стороне клинка, пропитывая её мерцающей металлической жидкостью. Закончив, он спрятал испачканную тряпку в складку своего одеяния. — Значит это всё-таки монстр.

— Даже я мог бы сказать это, — сказал Фотиос.

— Мог бы? — спросил Аристотель, надвигаясь на него. Мой близнец вздрогнул, сделал шаг назад, и чуть было не упал на Димаса – тот всё ещё лежал на палубе, закрыв руками кровоточащие уши. — Потому что, как мне кажется, у тебя сложилось в корне неправильное представление о том, что это за существо. Если бы я был недобрым человеком, склонным к недобрым предположениям, я бы даже сказал, что ты принял его за добродетельного зверя. Что ты приписываешь одному те же правила, что и другому.

Ещё один вопль вырвался из бурлящих потоков. Позади нас и довольно далеко теперь, когда водоворот затащил нас ещё дальше, но всё ещё не достаточно далеко.

— А что, если бы я это сделал? — потребовал Фотиос. — Они ведь одинаковые, не так ли? Звери, что выросли за пределы естественного порядка. Их различает только величина

— Неверно! — гремела риторика Аристотеля, грозя разорвать несуществующие перепонки в бестелесных ушах. — Из них течёт разная кровь. Они не подчиняются одним и тем же правилам. Добродетельный зверь для животного – это то же самое, что культиватор для человека. Но монстр – это нечто совсем другое!

— Мы всё ещё можем убить его, — сказал я, упрямо встречаясь с ним взглядом, когда он повернулся ко мне. — Люди и раньше убивали монстров. Почему мы не можем сделать того же сейчас?

— Люди утверждали, что убивали монстров, — подчеркнул Аристотель, — а затем короновали себя за это героями. Говорят, что монстров убивали древние воины и полубоги, в жилах которых течёт ихор безликих божеств. Я тоже слышал это, а ещё я слышал, как один старик утверждал, что он сможет показать мне короля, если я дам ему корону, пока он испражнялся в агоре. Хочешь попытаться угадать, сколько из этих вещей я видел происходящих на самом деле?

— Ни одной, — ответил Гиро, когда я отказался.

— Ни одной. В течение моей жизни я видел вещи, которые покажутся вам более странными и глубокими, чем даже ваш разрезанный трупный бог; я даже видел монстров раньше. Но я никогда не видел, чтобы существо, проливающее ихор вместо крови, умирало. А как насчёт вас?

Наше молчание говорило за нас.

— Ну так что ты предлагаешь нам делать? — спросил Гиро, его вежливый нейтралитет совершенно не соответствовал хаосу, бушевавшему вокруг нас. Как бы в подтверждение его слов, Эос внезапно перевернулся, попав в противоборствующее течение, и так сильно накренился на правый борт, что паруса почти коснулись воды.

Аристотель наблюдал, как мы шатаемся и хватаемся за ближайшие части корабля, чтобы устоять на ногах, и ловим за конечности наших вольноотпущенников, прежде чем их полностью выбросит с корабля.

— Поверните назад, — сказал он.

Дэймон не колебался.

— Я отказываюсь.

Пневма Молодого Аристократа поднялась, и орлиная голова, которую он выжег в Эосе, засветилась под палубой – точно так же, как ранее засветилось моё крыло. Однако, в отличие от меня, мой брат вызвал её с определённой целью. Сузив глаза в сосредоточенности и свернув запястье, он потянулся к Эосу своим жизненным дыханием. Эос встретил его на полпути.

Против течения и презирая импульс, который едва не опрокинул его, Эос снова вернулся в правильное положение, и стоны его напряжённой рамы смолкли. Водоворот всё ещё держал его, и мы всё ещё неслись к тому далёкому острову с его скалами, но уже не было ощущения, что корабль в любой момент разлетится на части.

Гиро благодарно присвистнул, хотя я и не услышал это. Мы с Фотиосом обменялись поражёнными взглядами, увидев в глазах друг друга одну и ту же мысль – мы тоже так можем. Даже вольноотпущенники, всё ещё совершенно потрясённые стремительным входом и выходом монстра, с благоговением смотрели на свет под теперь устойчивой палубой.

Только Аристотель не был впечатлён: «Глупый мальчишка. Ты убьёшь нас всех, если продолжишь».

— Мы всё равно умрём, если вернёмся домой с пустыми руками.

— Я не говорил, что вы должны вернуться домой, — раздражённо сказал Аристотель. — Я сказал... — он внезапно остановился, повернувшись, чтобы посмотреть на меня.

Нет. Повернулся, чтобы посмотреть на только что освобождённого человека, которого я поддерживал за плечо. Рот Тона двигался, вены на шее вздулись, когда он кричал мне в ухо так громко, как только мог, – и всё без толку. Единственным, кто мог его услышать, был Аристотель.

Отец риторики щёлкнул языком и потянулся к моему лицу. Я настороженно отпрянул назад.

Он щёлкнул пальцами возле моего уха.

— ...ХОДИТ?! СТАВРОС?! — прогремел голос Тона, едва не оглушив меня снова. Ещё один щелчок возле моего левого уха, прежде чем я успел отреагировать, и подавляющий рёв водоворота затопил мои чувства.

— Хватит! Я слышу тебя! — огрызнулся я. Тон уставился на меня, его уродливое лицо скривилось, когда он пытался прочитать мои губы в слабом свете. Затем Аристотель сделал с Тоном то же, что и со мной, и остальными членами экипажа Эоса тоже – с каждый по очереди.

— Что ты сделал? — спросил Фотиос, осторожно прикасаясь к своим ушам.

— Ничего, чего не могла сделать сама природа, — ответил Аристотель. Прочистив уши Дэймона, в последнюю очередь и фыркнув, в ответ на благодарный кивок Молодого Аристократа, он взмахнул рукой в своём обычном лекторском жесте. — Это всё, что философ может сделать. Он работает с естественными законами так же, как торговец работает с рыбой. Вам, дети, нравится делить вещи на группы по три, не так ли? Вот вам ещё одна:

— Величина. Движение. Время. — Каждое слово звенело в воздухе, как колокол, ненадолго заглушая внешний мир. — С опытом и изобретательностью человек может использовать своё понимание естественных законов, чтобы изменить их в свою пользу. Ваши уши зажили бы естественным путём в течение нескольких недель – всё, что я сделал, это сократил этот срок. Этот корабль был построен достаточно хорошо, чтобы естественно пройти через бурные воды. Дэймон лишь уменьшил силу этих течений и придал им противоположное движение.

Ещё один крик. В этом было больше злости, чем боли. И он был достаточно близко, чтобы у меня снова зазвенело в ушах.

— К чему ты клонишь, старейшина? — Гиро задал вопрос, над которым мы все истерически размышляли.

— Я клоню к тому, что у нас нет инструментов, необходимых для убийства дракайны, и нет людей, способных сделать это без них. Философ не может убить того, кого божество прокляло жить вечно.

— Ты этого не знаешь, — сказал Дэймон с такой уверенностью, что я не смог удержаться от улыбки.

— Ты просто ещё не видел, как это делается, — заключил Гиро, его пневма поднялась в предвкушении.

На какое-то блаженное мгновение Аристотель ничего не говорил. По левому борту промелькнули полумесяцы плоти, отражающие свет звёзд, морская змея кружила вокруг нас со злобными намерениями. Старый философ вздохнул.

— Что ж, тогда, полагаю, я умру.

— Вы слышали мудреца! — крикнул я, пока Фотиос метался по палубе, собирая столько такелажных верёвок, сколько мог ухватить. — Пришло время умирать!

Тон встал рядом со мной, его примеру последовали Димас и вольноотпущенник Гиро. Человек Дэймона уже присоединился к Молодому Аристократу у носа и внимательно слушал, как наш брат что-то говорит ему. Дракайна снова пронеслась мимо нас, на этот раз по правому борту, и задела Эос частью своего гротескного тела.

Я поддержал Тона и принял связку верёвки, которую бросил мне Фотиос, глубоко вдыхая соль и возбуждение, витавшие в воздухе: «Чувствуете, мальчишки? Этот привкус в воздухе – знаете ли вы, что это такое?»

Тон закрыл глаза и глубоко вдохнул.

— Свобода, — сразу же сказал он.

— Совершенно верно. — Я напряг ноги и наблюдал, как остров приближается. Почти дошли. — Это свобода культиватора.

— И разве она не прекрасна? — усмехнулся Фотиос.

— Готовсь! — воскликнул Гиро, и мы все с вызовом подняли оружие, пока змея надвинулась на нас с правого борта. Я снова опустошил все свои пневматические камеры, ударил такелажным канатом, как хлыстом, и поджёг его. Покатая голова дракайны раскрылась, а затем её челюсти раздвинулись ещё больше с каждой стороны, и капюшоны блестящей чёрной плоти распустились, как цветущие розы.

Отвратительная тварь. Я знал, где-то в глубине моей души, что это существо не заслуживает существования. И с его уходом мир станет светлее. Как культиваторы добродетели, что ещё мы могли сделать, кроме как проследить, чтобы это произошло?

Решительные и сосредоточенные перед лицом верной смерти, никто из нас не заметил второго монстра, пока не стало слишком поздно.

— Дэймон! — закричал Фотиос, но слишком поздно. Слишком поздно.

Ясень и кипарис сломались и разлетелись на части под свернувшейся чешуёй и когтистыми пальцами женщины со змеиным хвостом вместо ног. Она забрала нос Эоса прежде, чем кто-либо из нас успел пошевелиться, отправив Дэймона и носовую фигуру корабля в море, и нырнула за ними с гримасой ненависти на своём жутко человеческом лице.

И тогда первый монстр ударил.

Эос вздрогнул и снова сломался, отвратительная чешуя дракайны заполнила палубу, сокрушая всё, что могла. Гиро снова ударил её мечом, найдя ещё одно слабое место, оставленное теми, кто умер до нас, и монстр снова попытался оглушить нас своим голосом. Однако то, что сделал для нас Аристотель, осталось в силе, и на этот раз я сохранил слух. Достаточно, чтобы услышать крик моего близнеца.

— Земля! — Фотиос указал, и – ах. Остров.

Я перекинул Тона через плечо и спрыгнул с палубы как раз перед тем, как Эос ударился о скалы на берегу центрального острова. Мы приземлились на пляжный песок и покатились, а Тон бросился за мечом, который вылетел из его руки при приземлении. Я поднялся на ноги, не имея ничего, кроме верёвки такелажного каната и голой воинственности, Фотиос и остальные члены экипажа поднялись на ноги, чтобы встретить неумирающую угрозу.

Гиро пробежал мимо нас. Прочь от скал и монстра, крушащего наш выброшенный на берег корабль, и в сторону выпотрошенного корабля из Олимпии, лежащего дальше на берегу. Мы с Фотиосом переглянулись.

— Иди! — сказал он. Я побежал вслед за Гиро.

— Что ты делаешь?! — спросил я, щурясь сквозь тучи песка, поднятые его стремительными шагами.

— Обеспечиваю безопасность груза! — ответил он, не останавливаясь, и ныряя головой вперёд в разломанную раму корабля.

— Сейчас?! — Я промчался мимо него к обломкам, выброшенным из корабля, когда он "причалил". Я продирался сквозь сломанную древесину и спутанные линии такелажа и парусины с яростным устремлением, ища хоть что-нибудь, стоящее благосклонности кириоса, и находя абсолютно ничего.

— Став! — панический крик Фотиоса разнёсся по пляжу, и я обернулся, чтобы увидеть причину, когда она выпрыгнула из водоворота на камни. Дракайна умела плавать через песок так же хорошо, как и через воду, она не обратила внимания на вольноотпущенников или моего близнеца, предпочтя преследовать нас. Она неслась на нас быстрее, чем Фотиос и команда могли её догнать, спиралевидные линии зубов в её пасти пожирали ветер и песок между нами.

— Гиро! — крикнул я, размахивая хлыстом.

Гиро выскочил из заземлённого корабля, его меч пылал светом Розовой Зари и его собственной неустрашимой храбростью.

А вслед за ним выскочила молодая женщина. В одной руке у неё было копьё, занесённое для броска, а в другой – щит. Щит из полированной бронзы, на котором было выбито алое солнце.

http://tl.rulate.ru/book/93122/3724421