Готовый перевод Virtuous Sons: A Greco Roman Xianxia / Добродетельные Сыны: Греко-Римская Сянься: 1.42

Молодой Грифон

Интересно, чем занят Сол.

— Клянусь Целителем и всеми богами и богинями, беря их в свидетели, исполнять честно, соответственно моим силам и моему разумению, следующую присягу и договор.

Я положил свои руки на руки Анастасии, тыльные стороны моих ладоней лежали на её раскрытых ладонях. Мы смотрели друг другу в глаза. Она была нехарактерно серьёзна, мрачный блеск её едких зелёных глаз отбрасывал тени на чёрные волосы.

Я произносил клятву первого целителя, Гиппократа.

— Считать научившего меня врачебному искусству наравне с моими родителями, делиться с ней своим достатком и в случае надобности помогать ей в её нуждах; её потомство считать своими братьями и сёстрами, и это искусство, если они захотят его изучать, преподавать им безвозмездно, и без всякого договора; наставления, устные уроки и всё остальное в учении сообщать своим сыновьям, сыновьям своего учителя и ученикам, связанным обязательством и Клятвой по закону медицинскому, но никому другому.

Произнося эти слова, я не чувствовал ничего особенного. Во мне не было ни нарастающего прилива чувств или смысла, ни глубокого жара там, где встретились наши руки. Конечно, я не ожидал, что всё будет так просто. Ничего стоящего в жизни никогда не бывает простым.

— Я направляю режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости.

Как будто я сделаю что-то подобное, независимо от клятвы.

— Я не дам никому просимого у меня смертельного средства и не покажу пути для подобного замысла; точно так же я не вручу никакой женщине абортивный пессарий.

Убийство с помощью яда убило одного человека и прокляло мир трусом. Прописывание яда для самоубийства, проклинало мир двумя. Ещё одно обещание, которое я всё равно бы сдержал.

А вот дальше шла интересная строчка.

"В чистоте и в соответствии с божественным законом буду я проводить свою жизнь и своё искусство", – так гласила клятва целителя.

— В справедливости буду я проводить свою жизнь и своё искусство, — поклялся я вместо этого, и у Анастасии перехватило дыхание. Я слабо улыбнулся и продолжил, прежде чем она успела прервать клятву.

— Я ни в коем случае не буду делать сечения у страдающих каменной болезнью, предоставив это людям, занимающимся этим делом.

— В какой бы дом я ни вошёл, я войду туда для пользы больного, будучи далёк от всякого намеренного, неправедного и пагубного, особенно от любовных дел с женщинами и мужчинами, свободными и рабами.

Я приподнял бровь, и едкая королева в раздражении закатила глаза.

— Чтобы при лечении, а также и без лечения, я ни увидел или ни услышал касательно жизни людской из того, что не следует когда-либо разглашать, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной.

— Мне, нерушимо выполняющему клятву, да будет дано счастье в жизни и в искусстве и слава у всех людей на вечные времена, преступающему же и дающему ложную клятву да будет обратное этому.

Не было ни мерцания пневмы, ни бряцания цепей вокруг сердца, когда земля запечатывала мою душу, но, видимо, слова были достаточно глубоки сами по себе. А свяжет ли меня с ними судьба, это уже не имело значения. Я дал слово, и я его сдержу.

— Я же сказала тебе, что говорить, — обвиняюще произнесла Анастасия, убирая свои руки от моих.

Я пожал плечами. «Я тот, кто я есть, как и ты тот, кто ты есть. Медицина – это самостоятельная сущность, отдельная от целителя, так что какая разница, если я буду заниматься ею через призму моей добродетели вместо его?» — Вместо твоей?

— Мы ещё даже не начали наш первый урок, а ты уже бросаешь мне вызов. Как Солус тебя терпит?

— Я невероятно обаятелен, — скромно ответил я. Она усмехнулась.

— Скорее, невероятно наглый. Ну да ладно. Ты помнишь те теории, которым я тебя обучила?

Клятва Гиппократа давалась только на пороге первой работы целителя. Анастасия предупредила меня, что не покажет мне ни одной вещи, пока не убедится в том, что я знаю теорию практической медицины, поэтому последние несколько недель мы провели, погрузившись в концептуальную сторону строения человека.

К счастью, моё образование молодого аристократа Розовой Зари в значительной степени совпадало с его содержанием. В каком-то смысле культивация, связанная с телом, была для меня просто целительством самого себя. Я знал устройство человеческого тела лучше, чем большинство лекарей в этом мире, хотя и не с их точки зрения.

Но Анастасия была старше меня и в культивации, и в медицине, и поэтому, даже если она была трусом, я бы оказал ей уважение, которое полагается мастеру. Учитывая, что я требовал её времени, это было самое меньшее, чего она заслуживала.

— Чёрная желчь, жёлтая желчь, флегма и кровь, — послушно произнёс я. — Четыре гумора, из которых состоит каждая жидкость в организме. Их комбинации и соотношения определяют здоровье человека, когда они приближаются к идеальному балансу – эукразия.

— А темпераменты?

— Четыре натуры, которые могут полностью или частично проявляться в личности человека. Флегматик, холерик, меланхолик и сангвиник. Каждая из них соответствует одному из гуморов.

— А какая пара, какому соответствует?

— Жёлтая желчь формирует холерический темперамент и порождает агрессивных, злобных честолюбцев. — Я подумал о Соле и увидел ту же мысль в её глазах. — Они также известны своей вспыльчивостью.

Анастасия покрутила запястьем, подбадривая меня продолжить.

— Чёрная желчь – виновник меланхоличного характера, глубоких мыслителей и глубоких чувственников. Флегма приводит к флегматичному человеку, столь же незначительному в своём присутствии, как и доминирующий гумор в его теле. Что оставляет только один.

Я встал, потянулся и провёл пальцами по волосам: «Кровь – удел сангвиников. Харизматичных, социальных, не боящихся риска...»

— Болтливых, — закончила Анастасия, поднимаясь на ноги. Я усмехнулся.

— Соответствие между темпераментами и гуморами достаточно простое, — сказала она, — но если бы тебе нужно было соотнести каждый из них с царством культивации, как бы ты это сделал?

Я хмыкнул, размышляя над этим вопросом, пока мы углублялись в дикую местность, лежащую за восточными стенами Города Полу-Шага. В нескольких часах ходьбы в темпе Горожанина находился густой, разросшийся долинный лес. Мы взяли лёгкий темп и добрались туда за полчаса, прежде чем я принёс клятву. Почему Героиня выбрала именно это место для моей первой практики, я сказать не могу. Возможно, моим первым пациентом должно было стать животное.

— В порядке от Гражданского до Тиранического, — сказал я в конце концов, — флегма будет первой. — Анастасия кивнула, рассеянно убирая от себя ветки и раскачивающиеся лианы, которые горели и увядали от её прикосновений. Это был очевидный первый выбор. Бесполезный гумор для наименьшего из всех царств.

— Дальше, — размышлял я. Я подумал об этом ещё мгновение, выстраивая порядок действий, а затем кивнул. — Жёлтая желчь философа, чёрная желчь героя и кровь тирана.

— Неправильно.

— Хо? Тогда просветите меня, мастер.

— Ты перепутал два последних, — сказала она, беззаботно перепрыгивая через глубокий овраг. Я напрягся и тридцатью руками панкратиона перекинул своё тело через выемку в земле, чтобы приземлиться рядом с ней. — Жёлтые желчи придают душе остроту и ум, что вполне подходит для философов.

— А вот кровь – это наивный гумор. Она придаёт воинственность душе и простоту духу. Мы, героические культиваторы, простодушны, и перед лицом древних правил природы и непоколебимых владений тиранов, а добродетель героя – это простое, наивное неповиновение силам, которые должны превосходить нас во всех отношениях. Чёрная же желчь напротив придаёт душе постоянство. Она принадлежит к царству тиранов, тех вечных немногих, кто царствует, не подчиняясь ни правилам природы, ни правилам меньших людей. Всегда постоянных в своих замыслах.

Я внимательно слушал, пока она говорила, вникал в её ответ и обдумывал его. Я сопоставил его со своим собственным, её рассуждения и противоречия с моими, и поймал увядший лист, когда он упал, проходя мимо.

— Я не согласен.

Анастасия оглянулась на меня через плечо, приподняв бровь: «И почему?»

— Чёрная желчь – это постоянство, с этим я согласен, — сказал я, сжимая в кулаке увядший лист. И когда через мгновение я разжал руки, лист, вопреки здравому смыслу, остался цел. Его удерживала на месте моя собственная пневма. — Но это ещё и упорство. А кто такой герой, если не тот, кто упорствует перед лицом маловероятных шансов?

Анастасия наклонила голову: «А кровь?»

— Простота и наивность, — сказал я, позволяя сломанному листу разлететься пылью по ветру. — Тиран может обидеться, если ты скажешь это, но кем ещё их можно назвать, как не наивными?

Анастасия перестала ходить.

— Все мы, культиваторы добродетели, в той или иной степени наивны, — размышлял я, проходя мимо неё. Я понятия не имел, куда иду, но полагал, что она остановит меня, если я забреду не туда. — Так же, как у всех нас есть кровь в теле, в том или ином соотношении. Но тиран наивнее всех, разве ты не знаешь?

Философ понимает законы природы и использует их в своих целях. Герой бросает вызов этим законам, и всем остальным, существуя как монолит сам по себе. Учитывая это, чем ещё может быть тиран?

— Тиран – это единственный культиватор, который осмеливается думать, что его полномочия превосходят полномочия неба и земли.

Тиран устанавливает свои собственные законы.

Анастасия появилась рядом со мной, с задумчивым взглядом в глазах.

— Эта школа мысли, — пробормотала она. — Боже, Боже. Ты и вправду непочтительный, не так ли?

Я слабо улыбнулся: «Темперамент тоже совпадает. Сангвиник – король среди тиранов».

— Не холерик?

Я подумал о своём отце: «Для тирана, харизма всегда побеждает амбиции».

Медленно, после долгих минут молчаливого размышления между нами, она улыбнулась: «Интересный ответ. Мне нравится».

— Я благодарю мастера.

Анастасия щёлкнула меня бледным пальцем, опалив волосы на моём затылке. Я рассмеялся и в ответ тридцать раз осыпал её радужными углями зари.

Резкий всплеск пневмы с востока в моём восприятии прервал нашу битву. Я вздрогнул, потянувшись волнами своего софического чувства к её источнику. Анастасия издала довольный звук и тут же снова уселась, скрестив ноги, на лесную подстилку.

— А вот и твой первый пациент.

Источник пневмы направился напрямую к нам, и через несколько мгновений философ в поношенном одеянии цвета индиго вышел из-за ветвей деревьев, перемахивая грязь и поваленные деревья. Он опустился на колени перед Анастасией, хотя это скорее было контролируемое падение, чем что-либо ещё, и пытался восстановить дыхание.

На вид он был немного старше меня, с блондинистой бородой и несколькими шрамами на предплечьях и бицепсах, свидетельствующими о боевом опыте. Под культовым одеянием он носил бронзовый нагрудник, такой же потрёпанный, как и ткань, почти разорванный пополам, как я полагаю, тем же самым существом, которое сейчас висело у него на плече.

Мистик Бушующего Неба бросил на землю свою добычу – горную кошку вдвое больше его самого, с золотыми когтями и зубами под стать. Её когти были измазаны кровью культиватора, и, если не считать копья, пронзившего грудь, похоже, что в ходе обмена она дала гораздо больше, чем получила. Увы, в этот раз качество преобладало над количеством.

— Этот скромный софист, — произнёс потрёпанный охотник между прерывистыми вздохами, склонив голову, — приветствует свою старшую сестру. Если это удовлетворит почтенную героиню, я сейчас же вернусь в культ.

— Это меня не удовлетворит, — ровно сказала Анастасия. Я видел, как напрягся избитый философ, как его взгляд собственнически метнулся к трупу добродетельного зверя. Но это было лишь на мгновение, а затем борьба покинула его. Он сгорбился и ещё больше склонил голову.

Ах. Я понял, что это такое.

— Чем я могу служить героине? — спросил он, поражение в каждом слове.

— Сними свои доспехи, — приказала Анастасия, и я увидел, как свет погас в его глазах, когда он подчинился. — И тунику тоже.

Это было вымогательство.

— А теперь иди сюда, — сказала она, когда мужчина был раздет и обездолен. — И покажи нам, где болит.

Или так он думал.

— Что? — спросил Софический культиватор, ошеломлённый и едва надеющийся. Его глаза впервые с момента его появления обратились ко мне, и я увидел в них вопрос. Я мог бы затянуть с ответом, сделать наводящий комментарий, чтобы он не так понял, но трудно было пнуть человека, когда он уже был голый и сломленный.

— Подойди, — сказал я, приглашая его вперёд, и вызывая руки моего намерения. — Встань перед этими исцеляющими руками.

Облегчение едва не заставило его упасть, но мистик Бушующего Неба сумел удержаться на ногах и подойти к нам.

— На этот раз держи свою пневму при себе, — инструктировала меня Анастасия, и та же холодная серьёзность, что и прежде, завладела её духом. Она положила руки на грудь мистика и закрыла глаза. — Следуй за моим светом и, если сможешь, чему-то да научись. Внимание.

Я положил тридцать рук панкратиона на израненное тело мужчины и начал учиться.

http://tl.rulate.ru/book/93122/3502077