Готовый перевод Harry Potter: Second chance / Гарри Поттер: Второй шанс: Глава 75

Я одним быстрым, четко выверенным движением вырываюсь из крепкого, но неуклюжего захвата, а в следующую секунду уже сам Рон впечатывается лицом в запотевшую от холода стенку теплицы. Его левая щека оказывается прижата к стеклу, и от этого грязные ругательства с обещаниями моей скорой и мучительной смерти, льющиеся из него потоками, звучат глухо. Он выше и крупнее меня и дергается изо всех сил, пытаясь вырваться, но я лишь зло, лихорадочно улыбаюсь и продолжаю держать крепко. Даже не пытайся, Рон, захваты всегда выходили у меня отлично.

– Отпусти, – стонет он и обессилено обмякает, когда понимает, что сдаваться я не собираюсь. – Отпусти же, мать твою, или, клянусь Мерлином, я прокляну тебя так, что даже Дамблдор не отскребет от пола твои останки!

– Нет, не проклянешь, – просто говорю я, и Рон удивленно косит на меня глазом, потому что, верно, считает мой голос слишком спокойным для данных обстоятельств.

– И почему же ты в этом так уверен, а, Поттер? – гневно спрашивает он и еще раз на пробу дергается, пытаясь освободиться.

Я делаю вид, что не заметил этой слабой попытки рыжего возвратить себе контроль над ситуацией, и по-прежнему спокойно поясняю:

– Потому что ты, Рон, – рыжий морщится, и я поспешно исправляюсь: – Ладно-ладно, Уизли – чертов благородный гриффиндорец. Ты не станешь бросаться в меня проклятиями, даже если возненавидишь сильнее всех на свете. Потому что ты думаешь, что это будет не по правилам. Ты же чистокровный волшебник и привык чуть что хвататься за волшебную палочку, так? Но сейчас ты не стал размахивать ею у меня перед носом, а выбрал физическую силу. Ты ведь знаешь, я не могу дать тебе отпора с помощью магии, и именно поэтому решил не использовать мою слабость в своих целях, а провести поединок на равных. Очень благородно, поверь, я оценил твой порыв. Хотя ты, конечно, думал, что с легкостью одолеешь меня и голыми руками, верно? Даже жаль, что ты так глупо прокололся.

Рон глухо рычит от бессильной ярости. Он уже понял, что мой захват достаточно надежен, и прекратил попытки высвободиться. Поэтому когда я просто отпускаю его и делаю два небольших шага назад, он покачивается и едва не теряет равновесия от неожиданности.

– Но знаешь, ты ведь ошибся не только в этом, – холодно продолжаю я. Рон поворачивается ко мне лицом и смотрит угрюмо, исподлобья, все глубже заталкивая руки в карманы мантии. – Я ничего не говорил Хагриду о книге и не собираюсь. Ни ему, ни кому бы то ни было еще из преподавателей. Я знаю, что… ну, в смысле, думаю, вы двое достаточно ясно дали мне понять, что это не мое дело, так что я не лезу в это, как вы и просили. Я пришел к Хагриду не как к преподавателю, а как к другу. Мне надо было поговорить с ним о чем-то, что, уверяю, никак не касается тебя или Гермионы.

Ну ладно, Рон, касается. В конце концов, именно из-за вас обоих я чувствовал себя настолько несчастным, что ноги сами понесли меня к человеку, который всегда ассоциировался у меня с защитой, неважно, от чего. Но черта с два я расскажу тебе об этом, с тебя довольно и того, что твоя дурацкая книга здесь ни при чем.

– Поэтому иди ты к черту, Рон, – говорю я, а затем разворачиваюсь и, сглатывая горечь, устремляюсь к замку.

*****

Оглядываясь назад, я понимаю, что не слишком-то хорошо соображал в тот вечер. Нелепая ссора с Роном задевает меня намного сильнее, чем я признаюсь даже самому себе. Поэтому возвращаясь в свою комнату, я чувствую себя больным. Я грублю Оберону и Силенси, чтобы сорвать раздражение, зажигаю огонь в камине и закутываюсь в одеяло по самые уши, но все равно чувствую озноб.

А позже, уже ночью, мне начинает казаться, словно голова вот-вот развалится на куски. Боль буквально пришпиливает меня к кровати, алым пятном растекаясь под веками, и мне приходится закусить угол подушки, чтобы не застонать. Всего три месяца – слишком малый перерыв для возвращения этого кошмара, думаю я, и так начинается мой первый с приезда в Хогвартс приступ адской головной боли.

У меня уходит два дня на то, чтобы более или менее прийти в себя. Первый из них я могу лишь корчиться от боли, лежа в кровати, и время от времени впадаю в тяжелый и душный, не приносящий ни малейшего облегчения, сон. На это время мне приходится скрыть Оберона с помощью занавески, потому что волшебное зеркало съезжает с катушек от беспокойства и дребезжит не переставая, что ничуть не облегчает моего плачевного состояния. Я также отсылаю Силенси, как и всегда в таких случаях, поскольку мысль о том, что кто-то видит меня таким жалким и слабым, пусть даже это всего лишь рептилия, просто непереносима. На этот раз змея даже не думает возражать, потому что все еще обижена на меня за мою недавнюю вспышку.

Я нахожу в себе силы подняться лишь к вечеру следующего дня, чувствуя себя при этом так, словно меня переехал Хогвартс-Экспресс. Но оставаться в комнате больше нельзя: наверняка хотя бы некоторые из преподавателей успели обеспокоиться моим долгим отсутствием. Разумеется, я не имею в виду Снейпа: он, наверняка, даже ничего не заметил. Но вот Дамблдор и Ремус точно потребуют объяснений.

– Мерлин мой, во что ты превратился? – в ужасе восклицает Оберон, когда я отодвигаю в сторону занавеску.

– Мог бы сделать вид, что ничего не заметил, – кисло отзываюсь я, оглядывая собственную помятую физиономию. К моей досаде, приукрашивать здесь действительно нечего: глаза покраснели и ввалились, лицо осунулось до такой степени, что выступают скулы. Блеск! Теперь меня завалят вопросами о самочувствии. Я с некоторой ностальгией вспоминаю Дурслей, никогда не проявлявших к моей скромной персоне особо пристального внимания, а затем уныло плетусь в ванную, чтобы хоть немного привести себя в порядок.

В Большой зал я вхожу в самый разгар ужина и незаметно проскальзываю на свое обычное место. Все вокруг воспринимается непривычно, болезненно остро: яркий свет ослепляет, непрерывный гул разговоров бьет по ушам, от запаха еды начинает мутить. Стул рядом со мной пустует, и я вздыхаю с облегчением: сейчас у меня едва ли хватило бы сил на объяснения с Ремусом. Я вяло копаюсь в тарелке, не ощущая ни малейшего желания есть, и чувствую себя совершенно больным. Испытующий взгляд Дамблдора грозит просверлить во мне дыру, но я предпочитаю делать вид, что ничего не замечаю.

В конце концов, вопрос, висящий в воздухе с того момента, как я занял место за столом, озвучивает МакГонагалл.

– Гарри, ты не заболел? – обеспокоено спрашивает она. – Неважно выглядишь. Ты хотя бы ел в последние дни?

– Да, я бывал на кухне. Со мной все в порядке, профессор, – говорю я, чувствуя, что за месяцы в Хогвартсе произносил эту фразу намного чаще, чем за всю свою предыдущую жизнь. – А где профессор Люпин? Он что, уже поужинал?

МакГонагалл отчего-то мнется, и вместо нее мне отвечает Дамблдор.

– Профессор Люпин плохо себя чувствует, Гарри, – говорит директор. – Он взял себе небольшой перерыв.

Я утыкаюсь глазами в тарелку, больше ничего не спрашивая. Мне становится стыдно за то минутное облегчение, которое я испытал, не увидев Ремуса за столом. Сегодня полнолуние, и он страдает от превращения, а я даже не смог навестить его в эти дни. Наверное, ему сейчас чертовски одиноко. Бедняга Ремус.

– Уверяю тебя, с ним все будет хорошо, – продолжает директор, видно, неверно истолковав причину моей подавленности. – Через пару дней он совершенно поправится.

Ну да, как же, совершенно поправится. Дамблдор просто мастер преувеличений. Я принимаюсь терзать лежащую на тарелке куриную ногу с таким чувством, словно это – мой личный враг. Погрузившись в свои мысли, я как-то незаметно упускаю момент, когда остаюсь в Большом зале совсем один.

*****

Всю последующую неделю после приступа меня преследует вязкая, тяжелая апатия. Я с трудом заставляю себя выбираться из своей комнаты в Большой зал или библиотеку, но все равно не могу отделаться от навязчивых вопросов преподавателей о моем самочувствии. Дамблдор совершает попытку вновь зазвать меня в свой кабинет, надо думать, для того, чтобы сделать очередное внушение на тему «если тебе нужна помощь, обратись за ней ко мне», но я трусливо отговариваюсь от этой перспективы большой загруженностью в учебе.

Впрочем, по сравнению с тем, как выглядит после полнолуния Ремус, мой вид можно назвать цветущим. Я прихожу к нему на следующее же утро после полнолуния, слишком обеспокоенный за него, чтобы ждать. На мой стук никто не отвечает, но дверь чуть приоткрывается, словно приглашая войти, и я нерешительно толкаю ее внутрь.

Ремус сидит за письменным столом, перед ним высится большая стопка пергаментов. Белый дневной свет, падающий из окна косыми лучами, освещает его худое изнуренное лицо, оттенком весьма напоминающее пергаментные листы, безжалостно очерчивает ранние морщины и выхватывает седину в волосах. Оборотень поднимает на меня взгляд, улыбается приветливо и устало одновременно, как умеет он один, и мне вдруг совершенно не к месту приходит в голову, что, наверное, одна из таких улыбок Ремуса и заставила в свое время мародеров стать анимагами. «Мои друзья придумали нечто такое, отчего мои трансформации стали самыми счастливыми днями моей жизни», – звучит у меня в голове его мягкий голос. Они сумели превратить для Ремуса луну из проклятия в дар, и я многое отдал бы за то, чтобы суметь сделать для него что-то подобное.

– Не стой на пороге, Гарри, проходи, – говорит он. – Прости, но, видно, сегодня из меня не слишком-то радушный хозяин.

Ремус виновато пожимает плечами, словно извиняясь за свое самочувствие, и я торопливо прикрываю за собой дверь и подхожу к столу. Вблизи оборотень кажется еще более усталым и бледным, и вместе с беспокойством я испытываю легкую злость на него за то, что он не может просто как следует отдохнуть. Можно подумать, что у него есть силы на то, чтобы проверять эти дурацкие сочинения.

– Знаешь, думаю, это может и подождать, – говорю я, кивая на кипу пергаментных листов. – Пойми меня правильно, Рем… – тут я осекаюсь, – эээ, в смысле, профессор Люпин…

– Все в порядке, Гарри, – говорит оборотень, и я без труда могу заметить его тщательно скрываемую улыбку. – Ты можешь звать меня по имени, если хочешь.

– Хорошо, – легко соглашаюсь я. – Так вот, Ремус, мне кажется, что тебе надо отдохнуть. Профессор Дамблдор сказал мне, что ты болен, и что-то не похоже, чтобы тебе стало лучше. Так что оставь пока свои сочинения и отдохни, ладно?

Я чувствую себя по меньшей мере Молли Уизли, пока говорю все это, а Ремус смотрит на меня ласково и чуть улыбаясь, как родитель на пытающегося заботиться о нем десятилетнего ребенка.

– Гарри, я ценю твое беспокойство за меня, но я справлюсь, поверь. Я не хочу слишком отставать от программы, поэтому уже завтра планирую приступить к урокам. А эти сочинения сами по себе не проверятся, так что...

– Проверятся, – упрямо заявляю я, отодвигая пухлую пачку сочинений на дальний конец стола. – А ты пока приляг на диван. Я заварю тебе чаю, если хочешь.

http://tl.rulate.ru/book/36380/792342