Готовый перевод Daredevil: a Man without fear / Сорвиголова: Человек без страха: глава 16

Три недели назад

Мэтт не был в родном городе уже несколько лет. Ему и сейчас не слишком хотелось возвращаться – трудно отвязаться от плохих воспоминаний, – но выбора не было. Начальник бостонской юридической фирмы, где он работает, настоял.

– Послушай, меня не волнует, хочешь ты ехать или нет. Если хочешь стать младшим компаньоном, придется выполнять пыльную работу. К тому же ты там родился и знаешь, как обстоят дела. Собирайся.

Вот он и на месте – спустя столько лет вновь шагает по улицам Адской Кухни.

К удивлению Мэтта, многое здесь изменилось. Дело не в его собственном восприятии вещей, которые теперь выглядят по-новому по сравнению с детскими воспоминаниями. Район действительно изменился. На улицах груды мусора, словно сюда никогда не ступает нога мусорщиков. Вокруг ни одной чистой стены, все разрисованы граффити. Кругом шатаются бродяги и наркоманы, исподтишка поглядывающие, у кого бы отжать денег на дозу. Простые обыватели здесь – чужаки.

Мэтт чувствует, что за ним наблюдают, но ни капли не боится. Он может за себя постоять. По правде говоря, ему кажется, что, несмотря на все изменения к худшему, сейчас здесь безопаснее, чем тогда, когда он уезжал в колледж. Здесь его дом. Эти улицы и кирпичные дома у него в крови. Он идет по знакомым кварталам, как хозяин, – а все эти торчки и дилеры – чужеземцы, варвары, пришедшие надругаться над его памятью.

Мэтт идет дальше. Понемногу его окутывает ночной холод. Его сердце бьется в одном ритме с сердцем города, и он идет и идет, влекомый ветром, пока не чувствует аромат свежевыпеченного хлеба.

Пекарня Паскаля.

Время будто отматывается назад. Мэтт слышит, как шуршат по асфальту колеса его скейтборда, слышит сердитые оклики офицера Лейбовица. Гулкие удары отцовского правого хука, одобрительные крики толпы. Слышит он и школьный звонок на перемену. Ненавистную перемену и ненавистное прозвище, прицепившееся и к нему, и к отцу.

Сорвиголова.

Девчонки хихикают и тычут в него пальцем.

Сорвиголова.

Хулиганы бьют его в живот, а потом в кровь разбивают лицо.

Сорвиголова.

В спину впивается цепь.

Сорвиголова.

Над ним смеется вся школа – весь мир.

Сорвиголова.

Сорвиголова.

Сорвиголова.

– Эй, слепой чувак! Ты заблудился? По ночам здесь опасно.

Мэтт и бровью не ведет. Он совершил глупость, позволив воспоминаниям завладеть им. Отвлекся. Такой тон голоса ему прекрасно знаком. В нем слышится высокомерие и жестокость. Забавно: стоило ему подумать о хулиганах, как вот они, легки на помине. Некоторые вещи никогда не меняются.

Мэтт с улыбкой поворачивается на голос.

– Чего лыбишься, слепой хрен?

– Хочу и улыбаюсь.

– Мужик, у тебя что, не все дома? – произносит другой, тонкий и гнусавый голос. – Или тебе жить надоело?

– Не уверен насчет этого, – Мэтт слегка расставляет ноги, находя точку опоры. – Скажу лишь – исключительно на всякий случай, чтобы вы знали, – что неприятности мне не нужны.

Раздается смех. Смеются четверо – нет, пятеро.

– Неприятности не нужны, говоришь? – Это опять первый, главарь. – Как-то не похоже, судя по тому, что ты заявился сюда в костюме за тысячу баксов.

– Да, костюмчик что надо, – говорит еще кто-то.

– А мне ботинки нравятся, – добавляет гнусавый.

Щелкает выкидной нож. Хулиганы приближаются, но Мэтт слышит в голове лишь одно.

Яростный, громогласный голос вновь и вновь повторяет:

Сорвиголова!

Сорвиголова!

Сорвиголова.

Мэтт ломает свою трость пополам как раз в тот момент, когда главарь замахивается ножом. Ориентируясь по звуку, Мэтт уклоняется, и лезвие проходит рядом с его лицом. Обломком трости он сильно бьет нападавшего по запястью. Тот с криком роняет нож на землю. Второй рукой Мэтт с размаху бьет его в горло, и главарь, задыхаясь, падает. На Мэтта кидаются остальные хулиганы. Две палки на четверых. Срабатывают отточенные на тренировках инстинкты, палки становятся продолжением рук Мэтта, орудием мести против школьных задир.

Хрустят сломанные кости, рвется кожа. Мэтт раз за разом заносит палки, пока те окончательно не ломаются. Тогда он бросает их и пускает в дело кулаки – природное средство самозащиты. Он использует пинки, тычки, удары локтями – и все это время слышит в голове ненавистное:

Сорвиголова.

Сорвиголова.

Сорвиголова.

Наконец, его окружает круг из стонущих тел. Главарь, всхлипывая, пытается уползти, но Мэтт перескакивает через остальных и хватает его за волосы.

– У-умоляю, – бормочет хулиган, – п-пощадите!

Мэтт бьет его головой об асфальт.

«Не». Еще удар. Стоны прекращаются.

«Зови». Еще удар.

«Меня». Еще один. Хулиган перестает шевелиться.

«Сорвиголовой!»

Мэтт отпускает волосы главаря, и, тяжело дыша, расправляет плечи. Окружающий мир преображается, звуки города вновь возвращаются. Гудки клаксонов, ругань в одном из домов неподалеку. Вечеринка, гулкие раскаты баса, которые Мэтт чувствует ногами.

Он оценивает масштаб нанесенного им ущерба. Что он должен чувствовать? Гордость? Силу? Торжество справедливости?

Нет, он чувствует себя потерянным. Одиноким.

Опустошенным.

Он выходит из подворотни в ночь, стараясь не думать о происшедшем. Как в детстве, когда его все доставало и хотелось убежать, ноги ведут его в то единственное место, где он мог спрятаться. Место, где он мог чувствовать себя обычным ребенком.

Спортзал.

Теперь он заколочен. Вся улица опустела. Вдали по тротуару шаркает пара бродяг, больше никого. Мэтт обходит здание и отрывает доски от окон раздевалки – как в детстве. Источенное гнилью и термитами дерево от одного прикосновения рассыпается в труху. Должно быть, зал был заброшен уже давно.

Когда Мэтт забирается внутрь, ноздри забивает пыль. Но даже несмотря на это, несмотря на полнейшее запустение, он чувствует запах опилок и пота. Или ему чудится?

Как бы то ни было, в зале он успокаивается и вновь становится собой. Мэтт почти наяву слышит, как он, еще мальчик, колотит боксерскую грушу, выдавая пулеметные очереди ударов в попытках снять напряжение повседневной жизни.

Теперь все это в прошлом. Как и его отец. Как лыжная маска и украденная у офицера Лейбовица дубинка.

Мэтт выходит из раздевалки и идет к рингу в кромешной тьме. Его шаги эхом разносятся вокруг. Подойдя к рингу, он протягивает руки сквозь канаты и гладит пыльный настил. Затем хватается за грубые канаты, проверяет их на ощупь.

В этот момент он понимает, что не один.

Рядом бьется чье-то сердце. Быстро. Испуганно.

Мэтт выпрямляется и поворачивается на звук.

– Покажись, – говорит он, стараясь звучать убедительно, – я тебя не обижу.

Сердцебиение еще учащается. Раздается испуганный вздох. Мэтт почти слышит удивленный возглас. Девочка. Юная.

Скрипят половицы. Натягивается резинка. Что-то резко свистит в воздухе.

Мэтт вздергивает руку и ловит нацеленный ему в лицо шарик от подшипника.

Пауза.

– Ну ты даешь!

Он был прав. Девочка, лет пятнадцати-шестнадцати.

Мэтт роняет стальной шарик, и тот со стуком падает на деревянные доски. Отзвук разносится по всему залу.

Девочка шагает к нему, и Мэтт чувствует на себе ее взгляд.

– Ты чего в темных очках? Носить их ночью – это же стремно! Если ты думаешь, что круто в них выглядишь, то ошибаешься. Такие очки только молодящиеся старики носят.

– Я слепой.

– Серьезно? – Девочка смеется, и к удивлению Мэтта, в ее голосе не звучит ни капли стыда или смущения. – Извини, чувак.

– Ничего.

– А глаза у тебя есть?

– Ага, есть.

– Что случилось? Родился слепым?

– Какая ты любопытная.

– В моем возрасте положено быть любопытной. Так что, ты с рождения слепой?

– Нет, пострадал в аварии.

– Что за авария?

– Не хочу об этом говорить. Как тебя зовут?

– Микки.

– Как мышонка?

– Ой, как оригинально. Ты, безусловно, первый, кто об этом спрашивает. А тебя как зовут?

– Мэтт Мёрдок. Что ты тут делаешь, Микки?

– Живу я тут. Какое тебе дело?

– Ты – хозяйка зала?

– Ну… не то чтобы хозяйка, но кроме меня и крыс тут хозяйничать некому, так что можно и так сказать. Моя очередь спрашивать. Зачем слепой старикан шатается по Адской Кухне посреди ночи?

– Какой я тебе старикан?! Мне всего двадцать семь.

– Извини, чувак, но все, кто старше двадцати одного – стариканы. Жизнь начинает катиться к закату, все дела. Так что ты здесь забыл?

– Я тренировался здесь, когда был ребенком. И мой отец тоже, – Мэтт показывает на стену слева от себя. – Раньше тут висели плакаты.

– Тот чувак в красном костюме дьявола? – спрашивает Микки, подходя к стене. – Джек Мёрдок?.

– Ага. Там был и другой плакат, с титульного боксерского поединка. Должно быть, кто-то снял.

– Почему он так наряжен?

– Он… отец был хорошим парнем и отличным бойцом. Но было время, когда все отказывались выходить против него на ринг.

– Почему?

– Не хотели связываться с его… промоутером. Но отец не мыслил жизни вне ринга, вот и соглашался на любые поединки, пусть и развлекательные.

Мэтт поворачивается к плакату. Он помнит каждую его деталь: отца в красном трико с плащом, вышитые на груди буквы.

– Благодаря школьным хулиганам прозвище отца передалось и мне, – говорит он.

– Какое прозвище? Дьявол, что ли?

– Нет. Сорвиголова.

– Прозвище как прозвище, – говорит Микки.

Мэтт еще немного предается воспоминаниям, после чего отворачивается от плаката.

– Так что ты здесь делаешь? Мне кажется, играть здесь не слишком безопасно.

– Здесь лучше, чем на улице.

– А где твоя семья? Есть у тебя родители?

– Они в ночлежке для бездомных. Нас выселили вместе с остальными жильцами дома. Незаконно, но всем плевать.

– Раз твои родители в ночлежке, почему ты здесь?

– Шутишь? Там кругом извращенцы и психи. Тут гораздо лучше. Надеюсь, ты не извращенец? Если что, у меня нож есть.

Мэтт с улыбкой поднимает вверх руки.

– Не, я не из таких.

– Так какими же ветрами тебя сюда занесло, Мэтт Мёрдок? Пришел на зов призраков прошлого?

Мэтт вздыхает.

– Честно – не знаю. Но раз пришел, то можно и потренироваться. Хочешь поспарринговать?

– С тобой?

– А то. Или боишься, что слепой чувак тебя уделает?

Микки прыскает со смеху.

– Размечтался, старикан!

http://tl.rulate.ru/book/25489/532072