Готовый перевод Daredevil: a Man without fear / Сорвиголова: Человек без страха: Глава 3

Одиннадцать лет назад

Мэтт бежит домой, улыбаясь до ушей, несмотря на разбитое лицо. Наконец-то он решился и показал этому уроду Баркли, кто круче. Спустя годы издевательств и побоев он дал жирному придурку сдачи, и мало тому не показалось.

Запыхавшись, он сворачивает к подъезду. Надо бы остановиться и отдышаться, но близится вечер, отец наверняка проснулся и скоро начнет пить. Мэтт должен поделиться с ним новостью до того. Ему хочется, чтобы отец порадовался. Чтобы его улыбка была искренней, а не пьяной.

Он взлетает вверх по лестнице и распахивает дверь в квартиру.

– Папа! Папа!

В ответ тишина. Мэтт врывается в отцовскую спальню. Окна все еще занавешены.

– Папа!

– Хватит орать, – кряхтит Джек. – Не люблю, когда шумят по утрам.

– Да уже три пополудни!

– Три? Вот черт.

Джек вскакивает с постели и едва не падает. Он хватается за голову и стоит, пошатываясь и собираясь с мыслями. Помотав головой, он тянется мускулистой рукой за одеждой и надевает грязные джинсы и футболку.

На пороге Мэтт в нетерпении скачет с ноги на ногу.

– Папа! Угадай, что случилось?

– Мэтти, подожди минутку.

Отец отдергивает шторы, впуская в комнату вечернее солнце. Яркий свет заставляет его прищуриться и отвернуться.

– А в чертовом прогнозе обещали дождь.

– Дождь был утром. Пап, ну угадай!

– Мэтт, не дури. Что, новую книжку прочитал?

Мэтт морщит лоб.

– Папа, да нет же! Помнишь Баркли? Он мне врезал.

Нахмурившись, отец подходит к Мэтту.

– Но я его завалил! – быстро добавляет Мэтт. – Одним ударом! Он шлепнулся на задницу и таращился на меня, как дурак! Пап, я был так рад! Жаль, ты этого не видел.

Мэтт всю дорогу представлял, что отец видит, как он одним ударом отправляет кого-нибудь в нокаут. Представлял, как отец будет гордиться тем, что сын так похож на него.

Но отец ревет:

– Мэтт, ты же мне обещал!

Радость Мэтта мгновенно улетучивается. Отец нависает над ним, сжав кулаки.

– Ты обещал! – орет он.

Мэтт моргает и даже не сразу осознает, что оказался на полу, спиной к двери.

Через мгновение левую сторону его лица пронзает боль.

А еще через мгновение он понимает, что отец ударил его.

Мэтт поднимает голову. Отец тяжело дышит и смотрит на него, одновременно и сердитый, и потрясенный. Мэтт ждет второго удара, но отец опускает руки.

– Мэтти, ну зачем ты вынудил меня так поступить? – в голосе отца чувствуется искренняя скорбь. – Зачем нарушил уговор? Ты же обещал никогда не пускать в ход кулаки…

Отец замолкает, понимая, как бессмысленно звучат его слова. Насупившись, он отворачивается и идет за ботинками.

Мэтт поднимается и убегает – прочь из спальни, по лестнице, на улицу, до самой реки Гудзон. Лицо ломит от боли.

Он идет вдоль волнореза, замечает на берегу старую перевернутую лодку и забирается на нее. Рядом за дохлую рыбу дерутся чайки.

Мэтти, ну зачем ты вынудил меня так поступить? Зачем нарушил уговор?

Это его вина.

Мэтт провинился. Разозлил отца. Спровоцировал его. Не послушался. Нарушил уговор.

Мэтт осторожно трогает щеку и чувствует, как та распухла.

В это трудно поверить. Отец никогда не поднимал на него руку. Никогда. Мэтт вынудил его. Он виноват.

Мальчик проводит несколько часов, наблюдая за тем, как солнце клонится к закату, и все это время напряженно думает. Размышляет. Беспокоится. Пытается понять.

Наконец, он находит ответ.

Отец прав: уговор дороже денег. Правила и законы нужны, чтобы их соблюдать, иначе весь мир превратится в бардак. Следуй правилам, и избежишь неприятностей. Теперь он будет во всем слушаться отца, помогать ему, делать, как велено. Так он никогда не обманет ничьих ожиданий.

С этого момента он станет послушным сыном и не даст отцу повода для беспокойства.

Если раньше в школе над ним лишь подтрунивали, то теперь он – главный объект насмешек. Он постоянно что-то зубрит, постоянно учится.

Другие дети в восторге. Они подкалывают его, окликают, проезжая мимо окон его дома на велосипедах.

– Сорвиголова! Эй, Сорвиголова, выходи играть!

Мэтт не знает, слышит ли эти шуточки отец. Наверное, слышит, хоть ничего и не говорит по этому поводу. Уж свое-то собственное бойцовское прозвище Джек должен был узнать.

Хуже тех дней, когда отец дерется на ринге в казино, не придумаешь. Там ему приходится наряжаться в красный хэллоуинский костюм с рогами и хвостом. По возвращении он всегда напивается, достает из кошелька старую фотографию и разглядывает ее, пока не уснет.

Мэтт следит, чтобы в эти дни отец не забывал есть. Он готовит ему яичницу и тосты, чтобы было чем заедать виски, но это мало что меняет. Так или иначе, Мэтту всегда приходится тащить отца в спальню и выслушивать извинения вперемешку с похвалами.

– Мэтти, ты хороший мальчик. Хороший. Главное, не становись таким, как твой отец, понял? Ничем хорошим это не кончится.

Отец укладывается в постель и храпит, пока не придет пора снова идти на работу.

Когда Мэтт устает, то идет в свое тайное убежище – место, где он может выпустить пар, злость, ярость.

Спортзал.

Там он представляет, что боксерские груши – это ребята из школы. Он может кричать на них, обзываться, колотить их, пока не посадит голос и не собьет костяшки пальцев. Иногда ему кажется, что за ним наблюдают. Сперва он думает, что отец узнал о его тайной привычке прокрадываться в зал после закрытия. Если так, то он крупно влип.

Он зовет, но никто не откликается.

Может, ему почудилось. Может, никого рядом и нет.

Но тревожное чувство не отступает, а, напротив, усиливается.

На него смотрят. Проверяют. Оценивают.

Ждут.

Десять лет назад

Уже который день Мэтту приходится ускользать от Баркли и его дружков через задние ворота школы.

Каждый день одно и то же: он уже устал мучительно ждать в коридоре, пока его мучители уйдут, устал прятаться от них в классных комнатах.

Что-то изменить уже не получится. Все в школе думают, что на самом деле он трус. Тот, кто никогда не дает сдачи, избегает драк, а на переменах сидит за книжками вместо того, чтобы общаться с друзьями.

Мэтту трудно с этим смириться, особенно потому, что он легко может отделать Баркли. Как в тот раз.

Но он не может вновь расстраивать отца. Он поклялся и сдержит клятву во что бы то ни стало. Так будет лучше для всех. Не высовывайся. Прилежно учись. Получай хорошие оценки. Вот что делало отца счастливым. Каждый вечер, несмотря на усталость, он садится рядом с Мэттом и спрашивает, чему тот научился. Мэтт чувствует, что отец сам плохо разбирается в том, что он ему рассказывает – особенно в математике, – но отец счастлив, и это главное. Одних детей родители возят на рыбалку, других водят в походы, а Мэтт с отцом вместе делают домашние задания и так сближаются.

Рядом с Мэттом, отчаянно сигналя, проезжает машина. Он приходит в себя и смотрит на небо. Солнце уже спряталось за Эмпайр-стейт-билдинг. Пора домой. Нужно успеть прибраться перед ужином. Отец уборкой не занимается, а Мэтту нравится, когда в доме чистота и порядок.

Поправив рюкзак, он ждет зеленого сигнала светофора. Рядом другие пешеходы: парень в деловом костюме, нетерпеливо переминающийся с ноги на ногу, будто хочет в туалет, женщина с коляской и пара девушек лет двадцати, тоже в костюмах. Мэтт чувствует аромат их духов. Мускус с нотками специй – ему нравится.

Одна из девушек ловит его взгляд и подмигивает. Покраснев от смущения, Мэтт отворачивается…

…и видит старика, выходящего на проезжую часть прямо под колеса приближающихся машин.

– Стойте !

Старик не останавливается. Мэтт вытягивает шею и видит несущийся на всех парах желтый грузовик. Свернуть некуда, на остальных полосах плотное движение. Старику конец.

Ни секунды не мешкая, Мэтт выскакивает на дорогу. Он слышит гудки и визг покрышек, но не сбавляет хода. Старик медленно ковыляет, не обращая внимания ни на что вокруг. Он что, глухой? Или просто спятил?

– Эй! С дороги! – кричит Мэтт на бегу.

Никакой реакции.

Мэтт оглядывается направо и ловит испуганный взгляд водителя грузовика, который только сейчас заметил старика и мальчика.

Водитель выворачивает руль. Грузовик заносит, и он сталкивается с автобусом. Раздается противный металлический скрежет. Прохожие в панике кричат, шины визжат. Мэтт не останавливается. Он настигает старика и толкает его. Тот, спотыкаясь, проходит несколько шагов и растягивается на тротуаре.

Мэтт бежит за ним и чувствует сильный удар в спину.

Мальчика подбрасывает в воздух, и он думает: «Вот и все. Тебе конец. Кто теперь будет приглядывать за отцом?».

Он падает и катится по асфальту, несколько раз сильно ударяясь головой и обдирая кожу на бедрах, руках и шее. Мэтт замечает летящую вслед за ним железную бочку. Грузовик разбился всмятку, и содержимое кузова оказалось на дороге. Кругом скачут бочки, расплескивая какую-то мутную жидкость. В ноздри бьет едкий удушливый запах. Мэтт продолжает слышать крики, визг колес и грохот сталкивающихся машин.

Наконец, Мэтт прекращает катиться и замирает на горячем гудроне. Перед его глазами черно-серое дорожное полотно и накрепко прилипшая к асфальту жвачка.

Снова слышны хлопки и грохот. Бочки все еще катятся и вполне могут его раздавить. Надо подняться и спрятаться. Превозмогая боль, Мэтт смотрит по сторонам, пытаясь понять, в каком направлении движутся бочки.

Одна пролетает совсем рядом. Из нее выплескивается маслянистая жидкость – слишком близко, и Мэтт не успевает уклониться. Жидкость попадает ему в глаза.

Мэтт кричит.

Его глаза буквально вскипают от боли, будто в сетчатку кто-то вдавил горящие угли, а глазные яблоки опутал колючей проволокой и начал кромсать на куски бритвой.

Он вцепляется в глаза пальцами. Мир вокруг медленно меркнет, яркие краски летнего вечера сменяют не менее яркие алые вспышки боли.

На смену алым вспышкам приходят мигающие фиолетовые огоньки. Сначала они мигают быстро, потом все медленнее и медленнее, понемногу сменяясь черными. Фиолетовые и черные.

Потом остаются лишь черные.

А потом – лишь боль.

В ушах раздаются тысячи голосов, и Мэтт отчетливо слышит каждый. Они бурлят, звенят, грохочут – будто бы он приложил ухо к мощному динамику, включенному на полную громкость. Голоса не уходят даже когда он спит. Звуки буквально бомбят его: машины, грузовики, люди. Рев мотоциклов, цокот каблуков. Галдеж играющих на улице детей.

Он слышит, как люди разговаривают, шепчутся, и это – настоящая пытка. Он никуда не может подеваться от чистых, звучащих громче, чем он когда-либо мог представить, звуков. Он не может нормально думать. Не может отфильтровать отдельные звуки. Каждое мгновение его будто гложут миллионы демонов.

А ведь есть еще и запахи. Они окутывают его, накрывают удушающими волнами.

Сильно пахнущие цветы, от которых он кашляет и задыхается.

Гнилостная, трупная вонь, исходящая от мясной лавки в трех кварталах от больницы, где каждый вечер перед закрытием несвежее мясо и кости выбрасывают прямо на улицу.

А еще духи и дезодоранты. Он способен унюхать приближение докторов и медсестер за несколько минут до их прихода, а когда они уходят, еще час чувствует их запах.

Хлопчатобумажные простыни на ощупь кажутся наждачной бумагой. Кончики пальцев постоянно пощипывает, будто они внезапно выросли, а подушечки стали настолько чувствительны, что теперь он по одному лишь прикосновению может понять, что прицепившийся к расческе волос принадлежал пятидесятилетней блондинке.

Все это сопровождается аккомпанементом сердцебиения. Удары множества сердец накладываются друг на друга, стучат, то ускоряясь, то замедляясь, то в страхе, то в возбуждении. Перестук, который никогда не прекращается.

Теперь все вышеперечисленное навсегда с ним.

Его глаза оперируют. Их чистят, отскабливают, режут. В зрачки вставляют иглы, откачивая кровь и гной. Ничего не помогает. После одной из операций Мэтт слышит голос врача. Тот говорит, что глазные нервы Мэтта похожи на разможженные культи жертв автомобильных аварий. Словно в ступоре, Мэтт несколько недель остается прикован к постели, сражаясь со своими обострившимися чувствами и пытаясь отгородиться от сводящих с ума раздражителей.

Он слышит разговоры, доносящиеся с других концов района – словно смотрит невыносимую круглосуточную мыльную оперу. Сотрудница булочной на Тридцать пятой улице постоянно жалуется на своего парня, который ударил ее. В пяти кварталах от больницы секретарша сообщает начальнику, что жена того узнала об их интрижке. А примерно в полутора километрах от Мэтта какой-то ребенок хнычет оттого, что уронил мороженое.

Мэтт не может здраво мыслить. Любые мысли мгновенно тонут в море голосов. Словно тысяча – нет, миллион – безумцев пытаются обратить на себя его внимание.

Затыкать уши не помогает. Мэтт пробовал кричать, чтобы заглушить голоса, но без толку.

В конце концов ему дают успокоительные, и они помогают. Лишь полностью отключившись, он может хоть немного отдохнуть.

В последующие дни его ждет череда посетителей, присутствие которых он ощущает сквозь замутненное болью и лекарствами сознание. Приходит отец. Он чувствует его присутствие рядом столь же отчетливо, как если бы по-прежнему мог видеть его. Чувствует запах виски и страх. Злость и сожаление.

– Мэтт, прости меня. Прости за все. Все изменится, когда тебя выпишут. Мы переедем из этой дыры. Куда-нибудь на природу… поближе к деревьям и траве.

К его руке прикасается отцовская. Прикосновение болезненно, словно удар током. Мэтт инстинктивно отдергивает руку и осознает, что отцу тоже больно. От него исходят волны стыда и вины. Откуда Мэтт это знает? Как он может это чувствовать?

Он и сам не может понять. Он просто чувствует.

Новый посетитель. Приходит, когда болеутоляющие только начали действовать и Мэтт понемногу проваливается в забытье. Это женщина. Пахнет мылом и… жасмином. Очень чистый запах.

– Мэтт, прости, – говорит женщина. – Прости за все.

Она тоже берет его руку, но в этот раз он свою не отдергивает. В этот раз прикосновение нежное. Женщина нагибается и целует его в лоб, и в этот момент что-то холодное касается его подбородка. Мэтт дотрагивается до предмета рукой и понимает, что это золотой крестик.

Женщина уходит, оставляя после себя ауру безмятежности, и в этот момент голоса уходят куда-то на второй план. Мэтт готов зарыдать от благодарности. Наконец-то он может нормально подумать и вспомнить, кто он такой.

Выходит, что голосами, запахами и всем остальным можно управлять? Пусть лишь на мгновение, но их можно прогнать.

Он чувствует себя сильнее. Спокойнее. Он научится управлять своими чувствами. Они – вовсе не враг, стремящийся его сломить, они – часть него самого.

И кроме них у него теперь ничего не осталось.

Это непросто. Напротив, очень трудно, и Мэтт почти теряет терпение.

Сперва он учится разделять звуки: голоса, шумы, крики, дорожное движение, мышиную возню, шаги, звон посуды. Город в целом.

Он выделяет отдельные звуки и задвигает их на второй план. Следом он возводит мысленную стену, границу, внутри которой его повседневные мысли не будут подвергаться бесконечной бомбардировке. Все прочие ощущения необходимо убрать за стену, а потом задвигать все дальше и дальше, чтобы поднять стену выше и дать разуму свободное пространство. Пустой кабинет, где он сможет работать.

Вернуть тишину – таков первый шаг.

Второй шаг – подчинить себе чувства. Пригласить их обратно и научиться руководить ими из своего личного пространства, имея возможность выбрать, что именно слышать, осязать и обонять. Мэтт пытается вернуть их под свой контроль одно за другим, сосредоточившись лишь на тех, что нужны в данный момент.

Это сложнее всего. Каждый раз, когда он открывает в стене проход, все чувства разом врываются внутрь, снося стену и заставляя его выстраивать ее заново.

Проходят недели. Недели на больничной койке, с покрывшимися коростой глазами. Недели кровавых и гнойных слез.

Но Мэтт учится. Учится укрощать чувства и подчинять их своей воле. Он представляет себя полицейским в комнате наблюдения, получающим информацию с разбросанных по всему городу камер и микрофонов и собирающим данные в кабинете за стеной.

Ему тяжело, но понемногу он становится прежним Мэттом Мёрдоком.

Джек Мёрдок дежурит у палаты сына, пока врач в последний раз перед выпиской осматривает глаза Мэтта. Джек взволнован. Обеспокоен. Он прибрался в квартире, убрав все вещи, способные повредить Мэтту, но полностью избежать риска вряд ли удастся.

– Джек Мёрдок?

Джек поднимает взгляд, ожидая увидеть врача, но перед ним двое мужчин в дорогих костюмах.

– Чему обязан?

Говоривший протягивает визитку. Джек мельком смотрит на нее и узнает, что тот – адвокат.

– Мы слышали, что вашего сына сегодня выписывают.

– Вам-то какое дело?

– Наш работодатель желает убедиться, что не произойдет никаких недоразумений.

– Каких еще?

– Ваш сын выскочил на проезжую часть. Он виновен в аварии.

Осознав, кто эти люди, Джек вскакивает на ноги.

– Чертовы крючкотворы! Из-за вас мой сын ослеп!

– Вовсе нет, мистер Мёрдок. Нашей вины тут нет, и лучше бы вам впредь воздержаться от подобных слов. Клевета – штука серьезная. Мы можем рассчитывать на ваше молчание? Очень надеюсь на положительный ответ. Не усложняйте ситуацию, иначе нам придется предать огласке вашу связь с мистером Риголетто.

Джек молча таращится на юриста.

– Прежде чем отвечать, хорошенько подумайте, – говорит другой адвокат. – В конце концов, если вас посадят в тюрьму, то за Мэттом некому будет ухаживать.

После месяца на больничной койке Мэтт готов отправиться домой. Врачи больше ничем не могут ему помочь – только направить в местный филиал Американского Общества Слепых. Они сообщают отцу, что Мэтт может получить там консультацию и пройти обучение, которое поможет адаптироваться к потере зрения.

Мэтт не хочет туда идти. Когда отец впервые об этом заговаривает, он запирается в комнате и с головой накрывается одеялом. Он к этому не готов. И не собирается быть готовым.

Это будет значить, что он смирился с той жизнью, которая его ожидает.

http://tl.rulate.ru/book/25489/532053