Готовый перевод Twelve Moons and a Fortnight / Двенадцать лун и две недели: Глава 32

Краткое содержание главы

В которой два заклятых брата находят неразрывное братство, Вэй Усянь и компания пропала без вести, а медовый напиток Не Хуайсана требует четыре (очень охотные) жертвы.

* * *

Облачные убежища, Гусу Лань в Нечистое Царство, Цинхэ Не.

Минцзюэ-сюн, боюсь, тебе, возможно, придётся немного опечалиться с моей стороны, после того, как мы двое воссоединимся в Ляньюэ, потому что дядя решил, что ему и Чжань-эр незачем совершать путешествие в Цинхэ со мной в этом году. По его словам, климат не подходит А-Чжаню, и он, наконец, начал брать на себя все обязанности лидера Ордена; так что, я, впервые в жизни, расстанусь с ними обоими, и хотя ничто не могло заставить меня отказаться от возможности увидеть тебя, я думаю, что буду скучать по ним в течение первой недели или около того. Я так сильно переживаю за А-Чжаня теперь, когда мама ушла, и я подумал, что смена обстановки пойдёт ему на пользу. Но он настоял на том, что хочет остаться с нашим дядей, и что я должен провести лето с тобой, так как в прошлом году я оставался в Гусу, чтобы оплакивать маму.

Что я должен сделать для него, А-Цзюэ? Ты потерял мать раньше — двух матерей — и всё же А-Сан такой же дерзкий и жизнерадостный, каким был в детстве, и всё благодаря тебе. Пожалуйста, наставь этого своего друга, который не знает лучшего брата в мире, чем ты, и с радостью последует твоему примеру до конца своих дней, ради моего А-Чжаня.

Вся моя любовь, Лань Хуань.

* * *

Нечистое Царство, Цинхэ Не в Облачные Глубины, Гусу Лань.

А-Хуань, я не буду ожидать, что ты станешь кем-то иным, кроме того, кто ты есть, особенно сейчас! Ты самый близкий друг, который у меня когда-либо был, и ты останешься им, проведёшь ли ты всё лето в Цинхэ плача, как я, когда умерла мама, или нет. Если тебе нужно плакать, то просто плачь! Я не оставлю тебя, и Хуайсан тоже, и если он попытается слезть с твоих колен и избежать своих обязанностей по ношению носовых платков, он может забыть о посещении кондитерской в Таншане на следующий месяц. Тебе было бы полезно приехать сюда, Лань Хуань. Приди и отдохни, и позволь мне позаботиться о тебе, чтобы тебе не приходилось думать о том, чтобы помочь своему дяде, и бегать за братом каждую минуту дня. Когда ты вернёшься, ты будешь в лучшем настроении, и Чжань-эр поправится благодаря этому.

Искренне твой, Минцзюэ.

PS — Я тоже очень по тебе скучал. Но ты не должен думать об этом, когда решаешь, стоит ли посещать Цинхэ, потому что, ты и твой младший брат на первом месте.

* * *

После торопливого обеда, который он делит с Ванцзи и другими лидерами Орденов сразу после церемонии открытия, Лань Сичэнь блуждает по залам Нечистого Царства, не зная точно, куда он хочет пойти. Это странное чувство, особенно в отношении места, которое он когда-то называл своим вторым домом. До смерти Не Минцзюэ, в цитадели не было ни одной комнаты, что была бы для него запрещена. Лань Сичэнь полностью контролировал все музыкальные залы, которые он посещал чаще, чем весь клан Не Минцзюэ, несмотря на то, что он проводил в Цинхэ всего два месяца в году. И они с Хуайсаном провели так много счастливых дней, часами рисуя вместе на разных балконах, что на некоторых из них до сих пор встречаются случайные чернильные пятна, размазанные по стенам и полу.

Но Нечистое Царство было вторым домом только однажды, потому что оно перестало быть таковым после смерти Минцзюэ. Лань Сичэнь много лет не занимал место названного брата лидера Ордена. Во-первых, потому что его названного брата не стало, а во-вторых, потому что он подвёл его и Хуайсана настолько, что не заметил убийства Минцзюэ, произошедшего прямо у него на глазах.

«Я обещал тебе, что позабочусь о Сяо-Сане, — вздыхает он про себя, прежде чем услышать торопливые шаги, приближающиеся к нему с другого конца коридора. — А-Цзюэ, А-Цзюэ. О, каким бесполезным братом я был для тебя».

— Сюнчжан?

— Мм? — Лань Сичэнь оборачивается и замечает место, куда он, похоже, забрёл, и понимает, что поднялся на три лестничных пролёта к тонкому гобелену, который он выбрал в подарок на шестнадцатый день рождения Хуайсана.  — Что случилось, Ванцзи?

— Ты видел Вэй Ина? — спрашивает его брат. — Я не видел его с самого обеда, и я не могу также найти Сяо-Ю.

— Сяо-Ю с А-Юанем, — напоминает ему Сичэнь. — А-Йи и остальные тоже с ними, и Не Шиён тоже. Или, по крайней мере, они были все вместе час назад или около того.

Ванцзи кивает и делает несколько шагов ближе.

— Брат, если ты простишь мой вопрос, что ты здесь делаешь?

— Просто разминаю ноги, — смеётся тот, поднимая руку и разглаживая ею красно-жёлтых, вышитых на гобелене певчих птиц.

Его пальцы остаются чистыми, без единого пылинки. И сердце Лань Сичэня чуть не разрывается надвое при мысли, что кто-то, должно быть, всё ещё берёт на себя труд почистить их. Другие портьеры в коридоре покрыты толстым слоем пыли, так как этим крылом цитадели теперь редко пользуются, поскольку Хуайсан никогда не рисует здесь. Но сделанный в Цайи гобелен перед ним выглядит безупречно ярким и ухоженным, как и в тот день, когда он впервые увидел его.

— И смотрю на этот гобелен, — добавляет Лань Сичэнь, смутно осознавая, что Ванцзи уже на полпути к лестнице, намереваясь продолжить поиски Вэй Усяня этажом выше. — Минцзюэ-сюн сжёг большую часть вещей А-Сана во время его последнего отклонения ци перед Цзиньлинтай, и я подумал, что он тоже мог исчезнуть.

Ванцзи, похоже, не знает, что на это сказать, поэтому он только кланяется и уходит, а Лань Сичэнь опускается на скамейку напротив гобелена, продолжая смотреть на птиц.

«Ты так чудесно вырос, А-Чжань, — думает он, и сердце щемит от вновь обретённой свободы от беспокойства за Ванцзи. — Я всегда знал, что Вэй Усянь будет для тебя дороже неба и земли, и теперь я могу быть спокоен, зная, что он любит тебя так же сильно в ответ».

Любовь Ванцзи к молодому господину Вэю сохранила молодость духа его брата, хотя сам Лань Сичэнь чувствует себя не по годам старым. Нынешний Лань Ванцзи по-прежнему очень похож на маленького А-Чжаня, которого дядя впервые подарил ему в связке мягких одеял. Лань Сичэнь до сих пор порой удивлённо моргает при виде огромного роста своего брата и с улыбкой возносит безмолвные молитвы неизвестному божеству, даровавшему Лань Сичэню преимущество в два дюйма, благодаря его более высоким плечам. В конце концов, Лань Сичэнь достаточно взрослый, чтобы начать жить наполовину в прошлом, и то, что его младший брат выше него, вероятно, разоружило бы его до последней степени: тем более, что какая-то часть его души жаждет вернуться в детство и в дни перед войной или даже перед турниром в Цишане, который спровоцировал убийство Не Хуаньина и сожжение Облачных Глубин шесть лет спустя.

— Ты чувствуешь то же самое, шуфу? — спросил он утром, когда прощался с Гусу. – Что ты предпочёл бы вернуться к своему молодому «я», а не идти дальше в будущее?

— К чему бы я вернулся? — ответил его дядя, отказываясь отрывать глаза от отчётов, которые он отмечал, пока Сичэнь наливал ему ещё одну чашку чая. – К тому, как я сам в шестнадцать лет наблюдаю, как твоих родителей изолируют от мира за связующими талисманами? Или как я в девятнадцать держу тебя перед портретом, который нарисовал по памяти, чтобы ты не забыл лицо своей матери? Моё сердце было разбито в тот день, когда Совет отказался использовать «Расспрос» в качестве свидетельства на суде над вашей матерью, и я ничего не смог сделать. Я был всего лишь избалованным молодым господином из Облачных Глубин, и не смог защитить ни её, ни моего сюнчжана.

И что это была за мысль о беспомощном молодом господине (беспомощном не по своей вине, если не считать молодости)? Молодой господин… Лань Сичэнь с трудом может в это поверить, хотя он помнит, что дядю называли так, задолго до того, как он стал «учителем Ланем». Минцзюэ даже обращался к нему так, когда был очень маленьким. Потому что по-другому называть шуфу было неправильно, пока он не возглавил старших учеников, когда Сичэню исполнилось шесть.

— Мир выглядел иначе, когда мы были маленькими, — громко говорит Лань Сичэнь, потому что, если он закроет глаза и откинет голову на стену, он почти может представить тепло другого тела рядом с собой. — Я не думаю, что кто-то из нас тогда мог мечтать, что всё так закончится.

— Ах... Что ты имеешь в виду, Сичэнь-гэ?

Сичэнь моргает и поднимает взгляд. Перед ним стоит Не Хуайсан, его веер болтается на поясе вместо того, чтобы привычно закрывать половину лица, и на мгновение он выглядит таким же старым, каким чувствует себя Лань Сичэнь: как будто ни один из них никогда не знал, что значит быть молодым, хотя Лань Сичэнь всегда думал о нём как о маленьком мальчике. До той ночи в храме Гуаньинь девять месяцев назад.

— О, ничего страшного, — улыбается он, рефлекторно прижимаясь к стене.

Хуайсан воспринимает это как приглашение и садится рядом с ним, как будто у него вообще нет причин находиться где-то ещё. Лань Сичэнь знает, что это невозможно для лидера Ордена, принимающего три делегации основных Орденов и десять — второстепенных, а это значит, что Хуайсан, должно быть, намерено искал его.

— Ты пришёл посмотреть на этот старый гобелен? — недоумевает Хуайсан, проследив за его взглядом. — Я даже не знал, что ты знаешь, где он висит.

— Я наткнулся на него случайно, вот и всё. Когда ты вынес его из своей комнаты?

— Да-ге перевесил его за месяц до своей смерти. — Лидер Ордена Не пожимает плечами. — Он не мог смотреть на него после четвёртого отклонения, поэтому он принёс его сюда и сказал мне приходить и чистить его каждую неделю.

— Он запретил мне возвращаться в Нечистое Царство после третьего отклонения, а не четвертого, — указывает Лань Сичэнь, поражённый тем, что выказал своё замешательство. — Так почему...

— Четвёртое было, когда он сжёг все мои вещи, — рассказывает ему Хуайсан. — Каждый из вееров, что подарил мне Цзинь Гуанъяо, и большую часть тех, что я нарисовал, и достаточно картин, чтобы оклеить ими банкетный зал. Он схватил гобелен по ошибке, так как он висел над моей кроватью, но загасил огонь голыми руками в тот момент, когда увидел, что тот горит… Конечно, с тех пор он был перекрашен, — продолжает он, а Лань Сичэнь складывает руки на коленях, чтобы они не дрожали при мысли о том, что Минцзюэ узнал что-то его в таком состоянии. — Половина гобелена оказалась разрушена, но у меня было так много его эскизов, что да-гэ удалось найти швею, которая смогла сделать реставрацию.

— Она хорошо справилась, — замечает Лань Сичэнь. — Я даже не заметил.

— Возможно, потому, что на нём всё та же сотня птиц, — усмехается Не Хуайсан. — Ты нарисовал узор и заказал гобелен, потому что той весной я был болен и не мог выходить на улицу во время сезона гнездования. Как да-гэ мог об этом забыть?

Сичэнь громко смеётся над этим воспоминанием, потому что Хуайсан всегда вопил во всё горло, всякий раз, когда Минцзюэ закутывал его в одеяла, чтобы тот пропотел и изгнал из тела простуду и лихорадку. И весной его шестнадцатого года, он в отчаянии написал в Облачные Глубины о том, что не сможет увидеть птенцов в коробках-гнездовьях, которые он расставил прошлой зимой. Лань Сичэнь неделю или две мучился, прежде чем прочесать руководство по шидао, чтобы найти картины птиц и цветов, наиболее распространённых в каждом из регионов, которые пять великих Орденов называли домом. После этого он нарисовал эскиз османтусового дерева в полном цвету, заполненного птицами с ярким оперением, гнездящимися среди его ветвей. Всего их была сотня, все разной формы и цвета, от краснокрылых розовых зябликов, найденных в Цинхэ, до водоплавающих птиц, охотящихся на озёрах Юньмэна. Закончив эскиз, Сичэнь отнёс его ткачу в Цайи, который в совершенстве воспроизвёл картину на полотне из плотного кремового шёлка. Как раз к шестнадцатилетию Хуайсана.

— Так что, тебе больше никогда не придётся скучать по весенним птицам, даже если ты заболеешь, — сказал ему тогда Сичэнь. – И добрый ткач прислал тебе птиц всех пяти Орденов вместо одного!..

— В конце концов, это был подарок для вас обоих, — качнув головой, чтобы отогнать воспоминания, говорит Лань Сичэнь. — Ты остался в постели и отдохнул, и Минцзюэ-сюн был счастлив, что ты, наконец, слушаешься врачей. Он написал мне об этом в своём следующем письме.

— И ты написал мне, чтобы я перестал ходить под дождем и искать гнёзда, но всё равно прислал пакет своих булочек с красной фасолью! — напоминает ему Хуайсан с едва заметной дрожью в голосе. — Я даже не успел их съесть, понимаешь? Да-ге украл их все.

— Поворот — это честная игра, Сяо-Сан. Разве ты не украл коробку, которую я отправил твоему брату на день рождения?

— Но я был болен! Это было просто подло.

— Ваш врач запретил сладости! Я бы вообще не отправил булочки, если б знал.

А затем, не задумываясь, Лань Сичэнь протягивает руку и с упрёком шлёпает Не Хуайсана по носу. Когда-то давно это был знакомый жест: тот, который ушёл в могилу вместе с Минцзюэ-сюном, потому что Цзинь Гуанъяо сказал ему, что это повредит достоинству Хуайсана как лидера Ордена, и потому что Лань Сичэнь, веря, что его друг лучше, чем кто-либо другой знает, каким испытанием может быть потеря достоинства, искренне последовал его примеру. После восхождения Хуайсана на пост лидера Ордена, Лань Сичэнь относился к нему почти так же, как он относился к Ванцзи: с привязанностью, хотя и не проявлял её явно, поскольку предполагал, что Хуайсан больше не захочет, чтобы из-за него суетились.

В конце концов, он забыл, что Цзинь Гуанъяо — это Цзинь Гуанъяо, и что нежность Сичэня только смущала Ванцзи, потому что тот не знал, как показать старшему брату глубину своей любви в ответ. Но Хуайсан рос, когда его передавали взад-вперёд между его да-гэ и его эр-гэ, как особенно любимый маленький свёрток, и сворачивался калачиком у них на коленях ещё долго после того, как Ванцзи решил, что он слишком взрослый для таких вещей, и поэтому...

Это происходит так же естественно, как дыхание, когда он, наконец, делает рывок вперёд и поднимает Хуайсана на руки.

— Не плачь, — говорит он бессмысленно, как будто они вернулись в старую спальню Хуайсана после похорон Минцзюэ-сюна, а не сидят в пустынном коридоре перед старым гобеленом, сотканным из любви и шёлковых нитей, дважды. – Сичэнь-гэ здесь. Не плачь!

Слеза скатывается по его горлу, затем ещё одна и ещё, как раз перед тем как Хуайсан роняет голову на грудь Сичэня и издаёт душераздирающие рыдания, которые совсем не похожи на лёгкие слезы из его детства. И Лань Сичэнь плачет, поскольку он не осмеливался плакать с тех пор, как маленький А-Сон умер, потому что, впервые за тринадцать лет, его душевная боль делится на двоих, а не давит на него одного.

Хуайсан держится за него изо всех сил, но хватка Лань Сичэня тоже не ослабевает, и ни один из их не говорит ни слова, пока они плачут на плечах друг у друга. Потому что слова так мало значили с тех пор, как их братство из трёх человек стало четверным, хотя Сичэнь никогда не осознавал этого до той ночи, когда его лишили духовных сил и утащили в Юньпин на мече Цзинь Гуанъяо.

— Он собирался забрать тебя, — рыдает Не Хуайсан, сжимая Лань Сичэня с отчаянной силой ребёнка, пытающегося выбраться из кошмара. — Когда он… Сичэнь-гэ, если бы Ванцзи-сюн и брат Вэй не пришли, он бы увёз тебя с собой в Дунъин, и я… Он бы…

— Я бы вернулся, — клянётся Лань Сичэнь. — Я бы вернулся к тебе и А-Чжаню, даже если бы это заняло всю мою оставшуюся жизнь.

И тогда они только крепче прижимаются друг к другу и плачут ещё сильнее. Потому что клятва братства – это ничто иное, как клятва, которую можно нарушить по желанию: обещание, подобное любому другому обещанию, которое легко разрушить, как союз или брак, когда не хватает истинных чувств, чтобы поддержать его. Но то, что связало Лань Сичэня с Не Хуайсаном и Не Минцзюэ более тридцати восьми лет назад, не было клятвой, а посему они никогда не расстанутся, пока ещё дышат.

У Лань Сичэня всегда было два младших и один старший брат, и это была почва, на которой он построил самую дорогую часть своей души.

— Прости, — шепчет он, задыхаясь. — А-Сан, я подвел тебя, я обещал, что спасу его…

— Нет! — Хуайсан отчаянно мотает головой. — Не это, Сичэнь-гэ. Никогда!

По сей день Ванцзи настаивает на том, что между возлюбленными нет нужды в благодарности или раскаянии. Но, по мнению Лань Сичэня, старая поговорка ещё более справедлива для братьев. И так будет всегда.

* * *

Примерно через четыре часа после обеда Цзинь Лин заявляет, что сегодня был очень странный день.

— Что в нём такого странного? — спрашивает Сычжуй. Его двоюродный брат качает Сяо-Ю на своих коленях, чтобы успокоить его, в то время как Цзинъи прижимается к нему, засыпая на ходу. Цзычжэнь — единственный из них, кажется, по-настоящему проснулся, и это только потому, что он провёл полчаса медитируя, в то время как Цзинь Лин преследовал Не Шиён по всему Нечистому Царству, пытаясь вернуть А-Ю. — Это совершенно обычный день, А-Лин.

— Все ушли, — ворчит Цзинь Лин. – Дядя Цзян и дядя Вэй куда-то ушли вместе, а Цзэу-цзюнь, Не-цзунчжу и Ханьгуан-цзюнь просто исчезли.

Цзинъи моргает и садится:

— Ханьгуан-цзюнь не вернулся в комнату Вэй-цяньбэя?

— Он возвращался. Но дяди Вэя там не было, значит, Ханьгуан-цзюнь до сих пор ищет его.

— На твоём месте я бы не беспокоилась, — безмятежно говорит Не Шиён, раскачивая ногами, как ребёнок. Она сидит на балконе музыкальной комнаты, в которой они все семеро укрылись. — Я не думаю, что отец и Цзэу-цзюнь хотят, чтобы их нашли. А глава Цзян закричал бы, что сломает тебе ноги, если бы ты побежал за ним.

— Не говори гадости о моём дяде! — рычит Цзинь Лин. — Я слышал, как лидер Ордена Оуян спрашивает Юй-цяньбэя, где он был раньше, а Юй-цяньбэй не знал. Но Юй-цяньбэй всегда знает, где находится дядя Цзян, так что, я думаю, нам следует его поискать. Однако нам не нужно беспокоиться о Не-цзунчжу. Он здесь живёт.

— Я тоже, — замечает Не Шиён. — Это мой дом. И я не давала тебе разрешения рыскать, где тебе заблагорассудится!

— Ты украла моего кузена! Что мне было делать?

— Я увидела его первой. И я нравлюсь ему больше.

— Это не правда! — возражает Цзинь Лин, протягивая руки и выхватывая беднягу Сяо-Ю из рук Сычжуя. – А-бао, кто тебе нравится больше? Лин-гэгэ или твоя Ён-цзе?

— Юань-гэгэ, — хнычет Сяо-Ю, извиваясь, как червяк, пока Сычжуй не забирает его обратно. — Сяо-Ю хочет спать. Обними А-Ю.

— Я думаю, это означает, что ему больше всего нравится Сычжуй-сюн, — замечает Цзычжэнь со своего места, справа от А-Цин. — Верно, Ю-эр?

Сяо-Ю кивает и кладет конец разговору, прижимаясь к груди Сычжуя и засыпая. Его старшие (оба обрадованные, что он, похоже, вовремя вздремнул, и встревожены тем, что они больше не могут с ним играть) вместо этого переключают своё внимание на импровизированный турнир по сянци, как они часто делали, когда были моложе. Цзинь Линь знал Цзычжэня, Сычжуя и Цзинъи с девяти лет, и в течение первых нескольких лет их знакомства сянци были единственным, что они могли делать вместе, не гарантируя ссору между Цзинь Лином и Лань Цзинъи в течение первых пяти минут.

— Вы помните, как мы впервые сыграли в сянци в Цзиньлинтае? — Сычжуй смеётся, удерживая Сяо-Ю на сгибе руки, когда А-Цин занимает место за доской и захватывает фигуру колесницы Цзычжэня за пять ходов. – Цзычжэнь тогда был достаточно маленьким, чтобы поместиться у меня на коленях.

— Как и А-Лин, — отмечает Цзинъи, улыбаясь темно-красному румянцу, который растекается по лицу Цзинь Лина.

— Но это не имело значения, когда он, Цзычжэнь и я бросили всех тех парней из Чанлуна в ров за то, что они назвали тебя свиным копытом.

Цзинь Лин признаёт, что это был один из лучших боёв в его жизни, даже если ему в то время было всего девять лет. Он несколько дней раздувался от гордости, вспоминая, как бросал учеников Яо в воду, и взволнованно пересказывая историю своего приключения своему маленькому дяде и цзюцзю. А затем тёте Су, которая поцеловала его в лоб и дала ему ячменную конфету за то, что он был достаточно храбрым, чтобы защитить своего друга, хотя маленький дядя и цзюцзю отругали его за это.

Цзинь Лин так сильно скучает по тёте, что иногда едва может дышать. Несмотря на то, что он никогда не говорил об этом (даже ей, из страха опорочить память Цзян Яньли), он не чувствовал себя без матери, когда он был с тётей Су. Даже если всё, что они делали вместе, читали сказки на ночь и ухаживали за её маленьким цветником. И когда дядя Вэй отругал его за то, что мать ничему его не учит, в тот день, когда они впервые встретились на горе Дафань, Цзинь Лин вытащил свой меч из-за негодования от имени тёти Су. А также из-за оскорбления, услышанного от человека, который, как он полагал, знал, что у него нет матери, и никогда не было.

Однако Цзинь Лин не скучает по отцу. Первые пять лет жизни он провёл в Пристани Лотоса со своим дядей, и Юй-цяньбэй часто рассказывал, что дядя Цзян даже не опускал его на землю, пока он не подрос достаточно, чтобы ходить. А после этого, когда дядя решил уделить немного больше внимания вопросам Ордена, Цзинь Лин проводил большую часть своего времени с Юй Чжэньхуном. Он и тётя Шуай были первыми и единственными опекунами, которые никогда не баловали его, хотя дядя Цзян, его маленький дядя и тетя Су делали всё, что он хотел. И единственное предупреждение Цзинь Лина о его вспыльчивости (единственное, что было больше, чем просто ругань, как всегда делает дядя Цзян) исходило от Юй-цяньбэя, когда Цзинь Лин подрался с шестилетним Юй Сиханем из-за миски танъюаня и ударил его кулаком в нос, когда тот проиграл.

— А-Лин, — тихо сказал Юй Чжэньхун, после того, как он разнял двух плачущих мальчиков и убрал пролитый танъюань. — Это должно прекратиться. Ты понимаешь меня?

— Он это заслужил! — закричал Цзинь Линь.  — Он сказал, что отдаст мне половину, но он этого не сделал!

— Неужели мы нищие, и вы должны драться из-за такой мелочи?

Цзинь Лин отвернулся и нахмурился, а затем сделал вид, что не испытывает облегчения, когда Юй-цяньбэй вздохнул и посадил его себе на колени.

— Как ты думаешь, А-Хань действительно заслужил это, или тебе стало легче, когда ты его ударил? — спросил он после короткой паузы. — Это действительно работа А-Лина — решать, кто заслуживает наказания, а кто — нет? Разве мы бьём людей в Юньмэн Цзян, чтобы наказать их?

Пятилетний Цзинь Лин, конечно, вынужден был признать, что это не так.

— Нет. Дядя Цзян и Юй-цяньбэй принимают решение, и наказание — никаких сладостей после обеда. Или на месяц, если мы действительно плохие.

— Тогда это означает, что ты ударил А-Ханя, чтобы тебе стало лучше, не так ли?

— ...Да.

— Ты всё ещё хочешь этого? Тогда ты можешь ударить меня, когда тебе захочется ударить своих шисюнов. У тебя есть разрешение, и ты не будешь наказан. Продолжай.

Но Цзинь Линь заплакал ещё до того, как фраза полностью слетела с губ его дяди, потому что это беспечное приглашение — каким бы легкомысленным оно ни было, поскольку крошечные кулачки Цзинь Лина не могли оставить ничего, кроме синяка — напомнило ему о странных отметинах, которые он видел на спине Юй-цяньбэя однажды во время урока плавания, совсем как тигриные полосы, если бы тигриные полосы были фиолетовыми.

— Твоей бабушке не нравился А-Хун, — прямо сказал дядя Цзян, когда он спросил об этом. — Цзыдянь раньше принадлежал ей. И она использовала его на нём. А он просто стоял и терпел, никому ничего не сказав. Это всё!

— А-Лин не хочет! — воскликнул Цзинь Лин, отшатнувшись от этого воспоминания. — Я не буду! Я не буду, не буду! Не заставляй меня!

— Почему нет?

— Не хочу причинять боль! — рыдал он, уткнувшись лицом в шею Юй Чжэньхуна и цепляясь за него, как детёныш обезьянки, пока тетя Шуай не пришла посмотреть, в чём дело. — Не причиню вреда Юй-шушу!

И это было так, насколько Цзинь Линь помнит. Он сам побежал к Юй Сиханю с ещё одной миской танъюань с кухни, чтобы сказать: он сожалеет и попросит прощения. А затем они стали такими хорошими друзьями, что дяде Цзяну пришлось переселить его в общежитие учеников на какое-то время, потому что они отказывались расставаться даже на мгновение.

Внезапно кто-то щёлкает двумя пальцами перед лицом Цзинь Лина и возвращает его к реальности.

— А-Лин, — он слышит зов Сычжуя. — Давай, пойдем внутрь. Темнеет.

Цзинь Лин моргает и удивлённо оглядывается:

— Куда делся Сяо-Ю?

— Господин Юй пришёл всего минуту назад, чтобы уложить его спать, — говорит А-Цин. — Он не смог найти старшего Вэя, поэтому он подумал, что А-Ю всё ещё будет с нами.

— Где старший Вэй? — Цзычжэнь скрещивает руки и хмурится. — Я имею в виду, он ненавидит выпускать Сяо-Ю из поля своего зрения. И он практически приклеился к Ханьгуан-цзюню с тех пор, как мы приехали, и Ханьгуан-цзюнь тоже не знает, где он.

Все шестеро — точнее пятеро, поскольку красивое лицо Не Шиён выглядит совершенно равнодушным — обмениваются обеспокоенными взглядами, прежде чем встать.

— Может, нам сначала нужно проверить покои Цзиней? — с тревогой говорит Цзинь Лин. — Дядя Цзян может быть сейчас там, и он должен знать.

— Цзян-цзунчжу тоже всё ещё отсутствует, — сообщает ему Лань Сычжуй, заламывая руки в отчаянии. – Господин Юй только что так сказал. И никто не знает, куда делись Не-цзунчжу и мой дядя.

— Я бы не стала волноваться, — вздыхает Не Шиён. — Они все должны быть вместе, не так ли?

— Мой дядя Чэн не ушёл бы, не сказав мне. И мой дядя Вэй не покинет Ханьгуан-цзюня, потому что он такой глупый.

— Пойдемте искать Ханьгуан-цзюня, — предлагает Цзинъи, стряхивая пыль со своих спутанных волос. – Он должен что-то знать.

— Если бы он знал, он бы вернулся за Сяо-Ю, — возражает Цзычжэнь. — Что, если они в беде?

— О, у них точно будут неприятности, — бормочет Не Шиён, бросая на них полный отчаянья взгляд и поворачиваясь к двери. — По крайней мере, когда мы их найдем. Давайте сначала найдем вашего Ханьгуан-цзюня, а потом пойдём за моим отцом.

Они находят Ханьгуан-цзюня после подозрительно коротких поисков, учитывая тот факт, что Цзычжэнь и А-Цин до этого дважды отважились отправиться на его поиски, пока Цзинъи и Сычжуй были заняты игрой в сянци, а Цзинь Лин был занят тем, что хмурился. И оба раза их усилия были тщетны. Однако Не Шиён приводит их всех к мужчине меньше чем за пять минут, а затем отступает с довольной ухмылкой, когда Цзинъи подбегает и хватается за одежду главного заклинателя.

— Ханьгуан-цзюнь! — кричит он, и на мгновение кажется, что Лань Ванцзи едва удержался от того, чтобы погладить племянника по макушке. — Ханьгуан-цзюнь, где ты был? А где старший Вэй?

— Вы его тоже не видели? — спрашивает Ханьгуан-цзюнь с ещё большим беспокойством, чем Цзинь Лин чувствует. — Я видел Не-цзунчжу и сюнчжана в галерее на шестом этаже, но с тех пор они исчезли. И никто из учеников Не не видел Не Цзунхуэя в течение последних трёх часов.

Это звучит даже хуже, чем отсутствие Вэй Усяня, если учесть тот факт, что Не Цзунхуэй является главным вассалом главы Не, и что Нечистое Царство принимает более ста пятидесяти гостей.

— Я могу найти их для тебя, — предлагает Не Шиён, прежде чем выражение лица Ханьгуан-цзюня успевает смениться открытой паникой. — Следуй за мной, и я приведу тебя к ним.

— Ты знаешь, где они? — Цзычжэнь задыхается, чувствуя себя преданным. — Мы беспокоимся о них уже несколько часов! Почему ты ничего не сказала?

— Разве ты не понял, как я нашла его? — спрашивает Шиён, равнодушно ткнув пальцем в Ханьгуан-цзюня. — Я отследила его по запаху. Я понятия не имела, где он был, пока не почуяла его запах.

— Ты имеешь в виду, как собака? — удивляется А-Цин. — Но разве для этого тебе не нужно заранее знать, как он пахнет? Прежде, чем его искать?

— При всём уважении, Ханьгуан-цзюнь пахнет парфюмерным магазином, — объявляет Не Шиён. — Вот почему его было так просто выследить.

Лань Ванцзи склоняет голову:

— Мм. Я с детства купаюсь с сандаловым мылом и стираю с ним одежду.

— Но старший Вэй не использует ароматное мыло, как и лидер Цзян, — отмечает А-Цин; и вполне логично, что она должна об этом знать, полагает Цзинь Лин, потому что два года, которые она провела слепой, усилили её обоняние и слух до такой степени, что большинство заклинателей могли только надеяться соответствовать ей. — Как ты собираешься их найти?

— Я, конечно, знаю запах отца, так что, без труда найду его и Цзэу-цзюня, — пожимает плечами тигрица. – Если они до сих пор вместе, конечно. И я не имею ни малейшего понятия, чем пахнет глава Цзян, но он должен быть с Вэй Усянем, так что, я тоже смогу его найти.

— Но А-Цин только что сказала, что Вэй-цяньбэй не...

— Сам Вэй Усянь не использует ароматное мыло, — самодовольно говорит Не Шиён. — Но Ханьгуан-цзюнь знает, почему я смогу его найти, не так ли?

И с этими словами она поворачивается на каблуках и уносится по коридору, оставляя прочих глазеть на Его превосходительство: потому что уши Ханьгуан-цзюня краснее пары спелых вишен. И Цзинь Лин немедленно решает, что он бы очень хотел умереть, а заодно покончить с каждым членом его большого семейства.

— Дева Не! — зовёт он вместо этого, и его голос ломается, как лист тонкого льда, когда он бросается за угол. Смерть может подождать ещё один день, до того, как он расскажет своему дяде Цзяну о том, какими бесстыдными были его дядя Вэй и Ханьгуан-цзюнь, и увидит, как он сломает им обе ноги. — Не беги так быстро! Подожди меня!

* * *

Несмотря на то, что Вэй Усянь любит пить вино, он почти не прикасался к спиртному с тех пор как покинул Гусу. Как правило, в Юньмэне предпочитали чай; близость каждой улицы и жилища к открытой воде гарантировало, что большая часть питья производилась в гостиницах и винных погребах, где слуги находились под рукой, чтобы посетители не упали в озеро. Вэй Усянь начал посещать винные погреба вместе с Цзян Чэном, когда ему исполнилось всего пятнадцать, и продолжал это делать, пока не покинул Пристань Лотоса навсегда, когда ему было двадцать; но он ни разу не посетил их после того, как вернулся в качестве лидера Ордена Юньмэн Цзян, потому что руководство Орденом оставляло мало времени для того, чтобы пойти выпить, а если время и оставалось, то он посвящал его уходу за ребёнком.

В результате всего этого, как обнаруживает Вэй Усянь, выпив медовухи из Балинга в библиотеке Не Хуайсана его тяга к алкоголю ничуть не уступает той, что была до его смерти, и намного хуже чем у Цзян Чэна или даже у Не Хуайсана.

— Сегодня, — замечает Вэй Усянь после этого откровения, — был очень странный день. Полный вещей, которые я не хотел знать, хотя я всё равно о них узнал. Что ты об этом думаешь, Цзян Чэн?

— У меня была странная жизнь, — фыркает его брат, допивая ещё одну чашку вина. — Что такое ещё одна катастрофа или две? Просто налей мне ещё сливового вина, и тогда мы сможем доесть пирожные с османтусом.

— Я не думаю, что тебе следует пить больше, глава Цзян, — упрекает Цзэу-цзюнь, почти бессвязно хихикая, и тянется к одной из многих-многих бутылок фруктового вина на низком столике впереди из них. Ему каким-то чудом удаётся схватить целую, хотя Вэй Усянь и Не Хуайсан за последние несколько часов опустошили примерно десять из четырнадцати. — Вот, протяни чашу. Я буду служить тебе.

Сидящий между Цзэу-цзюнем и Цзян Чэном Не Хуайсан резко просыпается и наливает себе ещё медовухи.

— Мы все пьяны, в любом случае, — слабо говорит он. — Ты собираешься продолжать пить медовуху, Вэй-сюн? Этот вкус ужасный.

Вэй Усянь икает и качает головой.

— Я не могу справиться с большим количеством медовухи из Балинга, — хрипло выдаёт он и опрокидывает в горло чашку прозрачного ликёра. — Не без золотого ядра. И я никогда не знал никого, кто мог сдерживать себя, выпивая его, потому что на вкус он как... как солнечный свет, и он не обжигает.

Все в комнате поворачиваются, чтобы посмотреть на Лань Сичэня. Он уже в течение нескольких часов пьёт медовуху из Балинга, и это было заметно, даже если большую часть алкоголя он сжёг силой своего золотого ядра.

— Что? — спрашивает он, останавливая руку с кувшином, и сливовое вино переливается через край чашки Цзян Чэна. Вино льётся, пока Не Цзунхуэй не протягивает руку и не возвращает кувшин в вертикальное положение. — Почему вы все смотрите на меня?

— Ты такой... красивый, — не задумываясь, отвечает Вэй Усянь, потому что Цзэу-цзюнь действительно очень красив, теперь, когда он смотрит на него с расстояния всего в шесть дюймов. — Кто позволил тебе быть таким красивым, Цзэу-цзюнь? Что ты делаешь со своей кожей?

— Моя мама делала ему молочные ванночки для лица, когда мы были маленькими, — заговорщицки шепчет Хуайсан. — Сичэнь-гэ не загорает, поэтому она всегда мазала его лицо пахтой и целебной мазью, чтобы он не обгорел на солнце.

— Госпожа Не думала, что моя кожа очень приятная, — соглашается Цзэу-цзюнь, снова хихикая и икая. – Я знаю, это излишество, так что, не говорите дяде или Ванцзи, но это всё из-за минеральных солей, с которыми мы с Минцзюэ-сюном мылись, когда я приезжал. И лавандового крема одной из моих кузин с женской половины. Я, конечно, перестал принимать минеральные ванны, но крем остался. Он творит чудеса для глаз после бессонной ночи.

— Мои уста запечатаны, — кивает Цзян Чэн. — Как ты думаешь, ты мог бы одолжить мне немного? Я вообще не сплю в эти дни, из-за того, что есть о чём беспокоиться, а старейшины ветвей через день выламывают двери в палаты Совета...

Лань Сичэнь кивает и вытаскивает из рукава керамический горшочек.

— Вот, пожалуйста. Я пришлю тебе рецепт, после того, как вернусь домой, если хочешь. Ты тоже хочешь, Вэй-гунцзы?

Вэй Усянь гладит свою кожу и морщится от того, насколько она шершавая на ощупь.

— Нет, спасибо. Я не заклинатель, и я провожу большую часть своего времени на солнце в Пристани Лотоса, так что, это не принесет никакой пользы.

— Попроси у А-Шуай какую-нибудь из её мазей для лица, — советует ему Цзян Чэн. — Она тоже не заклинательница, но она всегда хвастается ими.

— Юй Чжэньхун рассказал мне об этом, — бормочет Не Хуайсан, прежде чем протянуть руку и запихнуть кусок торта в рот Цзян Чэна. – Госпожа Ли даже разрешила мне попробовать их однажды.

— Это было на дискуссионной конференции, когда ты проснулся с гигантским нарывом на лбу и кричал так громко, что разбудил меня? —  Цзян Чэн фыркает, проглатывая пирожное. — Это утро навсегда останется в памяти моих учеников, которые вскочили с постели и встали в оборонительный строй для охоты, прежде чем сообразили, что это за вопли.

— Ты бессердечный, Цзян-сюн.

— Но не прыщавый.

Не Цзунхуэй берет кисть для письма и делает ещё одну пометку в свитке, лежащем у него на коленях. Вэй Усянь понимает, что он делает это с тех пор, как прибыли Хуайсан и Цзэу-цзюнь, но, похоже, никто не знает, что задумал этот человек. Или он всё ещё пытается работать, тогда Вэй Усянь ему может только посочувствовать. После такого количества медовухи, которую он выпил после выхода из библиотеки, лично его разум впал в оцепенение и не желал думать больше чем об одной вещи за раз. И, на данный момент, единственное, о чём может думать Вэй Усянь, это то, что гладкая кожа Лань Чжаня даже красивее, чем у Цзэу-цзюня. Лицо Цзэу-цзюня, конечно, бледное, с лёгким розовым румянцем на щеках, и, в целом, цвет его лица похож на лепестки роз и молоко, чего всегда мечтали добиться высокородные девы из Ланьлина и Гусу Лань. Но лоб и щёки Лань Чжаня подобны луне или лунным камням, такие ясные и светлые, что кажется, будто он отбрасывает собственный серебристый свет.

— У Цзэу-цзюня самое красивое лицо из всех нас, — говорит Вэй Усянь, и его сердце трепещет от внезапного удара, вызванного отсутствием друга. — Но это только потому, что здесь нет Лань Чжаня.

Не Цзунхуэй кашляет и делает ещё одну пометку. Вэй Усянь игнорирует его:

— Верно, Цзян Чэн? Что ты об этом думаешь?

— Снова Лань Чжань, — стонет его брат, хватая третью бутыль медовухи и выдёргивая пробку. — Ты когда-нибудь думаешь о чём-нибудь другом? Да-шисюн Пристани Лотоса, глава Вэй, в твоей голове нет ничего, кроме «второй молодой господин Лань», «второй молодой господин Лань»... Позор тебе! Имей хоть немного достоинства!

От этих слов Вэй Усяню хочется свернуться в жалкий комочек и заплакать прямо перед всеми остальными в комнате. Потому что Цзян Чэн прав. Лань Чжань — такой сердечный друг, самый добрый и дорогой из всех, кто когда-либо был рядом с ним. Он терпит все проявления привязанности Вэй Усяня, притом, что он провел их молодость, выглядя так, как будто умрёт, если кто-то, хотя бы прикоснётся к нему. А сейчас он даже предложил Вэй Усяню дом для него и его сына, только потому, что он думает, что они оба заслуживают комфорта, безопасности и чего-то своего после стольких лет одиночества и неуверенности.

Он думает о своём заветном золотом ожерелье и в сотый раз отчаивается с прошлой ночи, из-за того, что отдал его своему чжи, даже не спросив, желает ли он получить такой жест.

— Не будь злым, глава Цзян! — кричит Лань Сичэнь, притягивая Усяня в свои объятья. Вэй Ин чувствует, как у него отвисает челюсть, совершенно забывая бороться, даже когда старший мужчина прижимает его к груди, как мать прижимает ребёнка, равного ей по росту. А затем Цзэу-цзюнь смотрит на Цзян Чэна, явно пребывающего в замешательстве, и обвиняюще указывает на него пальцем. — В голове Ванцзи нет ничего, кроме господина Вэя, тоже. Нельзя так говорить!

— Я знаю это, Цзэу-цзюнь.

— Мы все это знаем, — бормочет Хуайсан, в то время как Не Цзунхуэй торжественно кивает на заднем плане. – Он поклоняется земле под ногами Вэй-сюна и дыханию, срывающемуся с его губ, и малышам, которых Вэй-сюн дарит ему, и аромату его волос на подушках, на которых он спит. Теперь мы можем двигаться дальше?

— Пожалуйста. — Цзян Чэн вздрагивает. — И извинись перед Цзэу-цзюнем, Вэй Усянь. Ты сказал, что он не так красив, как Лань Ванцзи, а это просто грубо.

— О, Цзян-цзунчжу, это ничего…

— Я не считаю Ханьгуан-цзюня даже отдаленно привлекательным, — безжалостно говорит Цзян Чэн. — Таким образом, ты назвал Цзэу-цзюня уродливым. А теперь извинись!

Вэй Усянь задыхается:

— Цзян Чэн!

— Они оба хороши собой, — уговаривает Не Хуайсан. — Мы все были в списке красивых молодых заклинателей, не так ли?

— Там же были Вэнь Сюй и Вэнь Чао, пока Вэнь Чао не женился. Ничего особенного, Не-сюн.

— Мм... но кто был тем, кто дулся целый день, когда занял пятое место, а не вошёл в тройку лидеров?

— Не Хуайсан! Замолчи сию же минуту, или я...

— В любом случае, это больше не имеет значения, — прерывает Лань Сичэнь, обращаясь сразу ко всем троим. — Ни один из нас сейчас не молод, за исключением господина Вэя, и список лучших заклинателей был переписан более десяти раз с тех пор, как мы трое заявили, что не стремимся к браку.

— В самом деле? Вы оба тоже?  — Вэй Усянь моргает. — Я имею в виду, я понимаю Цзян Чэна, но почему ты и Хуайсан?

— Не способен говорить в присутствии женщины, не оскорбив ее каким-либо образом, — декламирует Хуайсан, указывая на Цзян Чэна. – Слишком рассеянный, — здесь он указывает на себя, — слишком бесчувственный, — указывая на Лань Сичэня. — Никакие подходящие девушки не будут смотреть на Цзян-сюна, а Сичэнь-гэ и я – не подходим для брака. Итак, мы все не женаты, и наши предки скорбят на небесах о смерти наших семейных линий.

— Я... не знаю, что это значит, — неубедительно говорит Вэй Усянь, выползая из ослабевших объятий Лань Сичэня, чтобы глотнуть воды.  — И почему это означает, что ни один из вас не может жениться.

— Ни сердце, ни тело не стремятся к исцелению, — цитирует Лань Сичэнь невнятно, пока Вэй Усянь едва ли может понять, что он хочет этим сказать, и есть ли во всём этом смысл относительно рассматриваемого предмета. — Хуайсан — всего лишь праздный. Я же не стремлюсь к общению с девами. Дядя как-то сказал мне, что есть слова для такого состояния, когда я заметил, что отличаюсь от большинства мужчин…

— И все скорбели несколько дней, когда мы объявили об этом, — усмехается Не Хуайсан. —  Не то, чтобы мы говорили, почему отказываемся жениться, но все дамы отсюда до Юньмэна были убиты горем.

— Это было тогда, когда первым в списке был Лань Ванцзи, а за ним — я, — ворчит Цзян Чэн. – Но не было никакого смысла быть вторым, когда все соперники исчезли или погибли, поэтому я снял себя с соревнований, как только смог.

— Но если бы мы всё ещё были в списке, — размышляет Вэй Усянь, — где бы мы все были?

Не Хуайсан оглядывает всех присутствующих и пожимает плечами:

— Разве это не было бы так же, как было раньше? Сейчас мы выглядим ничуть не иначе, благодаря чудесам совершенствования... и странным демоническим ритуалам.

Позади них Не Цзунхуэй слегка покашливает и поднимает руку в воздух. Он единственный из всех пятерых, кто не пьян, вероятно, потому, что он рассчитывает помочь Хуайсану вернуться в его покои, после того, как они все заснут.

— Если можно, глава?

— Конечно, — говорит Лань Сичэнь. — Давай, Цзунхуэй.

— Девушки четырех великих Орденов составляют список молодых заклинателей, основываясь на их особенностях, — объясняет Не Цзунхуэй. — Определенное количество баллов даётся за тонкий нос или сильный рот или хороший рост, а затем для всех подсчитывается окончательная оценка. Вероятно, вы можете сделать то же самое, ведь вас всего четверо.

— Очень хорошо! — кричит Не Хуайсан, вскакивая на ноги. — Кто из нас должен пойти первым?

— С таким же успехом я мог бы покончить с этим, — вздыхает Цзян Чэн. Он снимает верхнюю одежду и идёт в центр комнаты, спотыкаясь один или два раза, прежде чем найти столбик кровати, на который можно опереться, и развернуться лицом к остальным. — Ну?

— Первоклассные плечи, — решает Не Цзунхуэй, рисуя четыре столбца в своём свитке.

— Плечи главы Цзян слишком узкие, а плечи Вэй-гунцзы достаточны, но слишком узки для его роста, а у главы Лань слишком широкие для его талии.

Лань Сичэнь задыхается, притворяясь оскорблённым.

— Мне сказали, что у меня очень хорошие плечи, — говорит он мягко, — но я не могу отрицать, что у главы Цзян плечи лучше. Пометь сначала и его уши тоже, Цзунхуэй.

Вышеупомянутые уши становятся пунцовыми, когда Цзян Чэн складывает руки на груди:

— Ну, продолжай! У нас не вся ночь впереди.

— Второй по росту, — добавляет Хуайсан. — После Вэй-сюна, но до меня и Сичэнь-гэ. Он слишком высокий.

Не Цзунхуэй делает ещё одну пометку:

— Что-нибудь ещё?

— Добавьте всё, что девушки из Цишаня выбрали в его лице, если вы ещё помните, — предлагает Вэй Усянь. — Сколько очков это дает?

— Тридцать. Глава Не, ты следующий.

Не Хуайсан встаёт и встряхивает руками, раскачиваясь из стороны в сторону, пока Вэй Усянь не протягивает ему чашку персикового ликёра.

— Спасибо, Вэй-сюн, — щебечет он, кое-как восстанавливая равновесие, в тот момент, когда ликёр попадает ему в горло. — А теперь все, делайте всё возможное — я все равно выиграю!

* * *

За свои почти семнадцать лет Цзинь Лин накопил большой опыт в отслеживании вещей. Он впервые заинтересовался этим, когда маленький дядя подарил ему Фею, которая могла вынюхивать всё, о чём он её просил, даже когда она была щенком. И потом были ещё старые охотничьи собаки отца, которые слушались его только после того, как он оставался в Цзиньлинтае достаточно долго, чтобы смыть запахи Пристани Лотоса. Но, несмотря на все выслеживания, что Цзинь Лин проводил раньше, он никогда прежде не следовал за кем-либо, у кого был тигриный нюх. И уж точно не за девушкой с тигриным обонянием, которую, кажется, не волновало, поспевают ли остальные за ней или нет.

Но менее чем через десять минут, после того, как Не Шиён ведёт Цзинь Лина и остальных, она останавливается на площадке между первым и вторым этажами и объявляет, что Вэй Усянь и Не Хуайсан должны быть поблизости.

— Здесь достаточно запаха сандала, чтобы я могла задохнуться, — заявляет она, — и, кроме того, я чувствую запах масла для волос отца. Глава Цзян и Цзэу-цзюнь тоже должны быть поблизости.

Ханьгуан-цзюнь хмурится и перепрыгивает последние шесть ступенек на этаж ниже:

— В конце этого коридора кто-то стоит, дева Не. Вы знаете, кто это?

Цзинъи спускается к Ханьгуан-цзюню и смотрит через его плечо.

— Это Не Чжуси! – шепчет он, жестом приглашая остальных подойти поближе. — Я узнал бы этот высокий головной убор в любом месте. Что он здесь делает?

По какой-то причине губы Ханьгуан-цзюня превращаются в узкую красную линию, а брови спускаются, как пара крыльев злых птиц, когда он делает ещё один шаг вперёд.

— Ничего хорошего, — кратко говорит он. — Вы пятеро, следуйте за мной.

Ханьгуан-цзюнь мчится по коридору, его мантии развеваются за спиной, как облака или снежные покровы, и останавливается всего в двенадцати дюймах от молодого ученика Не, который смотрит на главного заклинателя почти нагло, прежде чем отвесить ему низкий поклон в манере, обычной для большинства дворян Цинхэ.

— Ханьгуан-цзюнь, — приветствует Не Чжуси. — Что привело Вас в этот уголок крепости в такой поздний час?

— Где Вэй Ин? — требует Лань Ванцзи вместо ответа.  — И где лидер твоего Ордена?

— Мне запретили рассказывать кому-либо, где они, господин. Простите этого смиренного ученика.

— Ты скажешь мне сразу, Не Чжуси. Где они?

— Я... Я все ещё здесь, Ханьгуан-цзюнь, — говорит Не Шиён, выглядя скорее удивлённой, чем обеспокоенной. — Они прямо за этой дверью.

— Госпожа! — Не Чжуси протестует. – Глава Не сказал мне никому не сообщать!

— Не лучше ли тебе пойти в постель? – вздыхает девушка, протягивая руку и щёлкая его по кончику носа. – Как давно ты здесь стоишь?

Юноша качает головой, выглядя слегка встревоженным, когда Ханьгуан-цзюнь отстёгивает Бичень от пояса и делает в его сторону чёткий жест, приказывая убраться с дороги.

— Несколько часов, юная госпожа. Они не собираются останавливаться.

На этом терпение Ханьгуан-цзюня, кажется, подошло к концу, и он толкает дверь с такой силой, что она едва не слетает с петель, поднимая за собой облако пыли и заставляя A-Цин и Оуян Цзычжэня кашлять, вглядываясь в комнату перед ними.

— О, боже мой, — слабо говорит Не Чжуси. – Я…

— Закройте глаза! — Ханьгуан-цзюнь кричит от ужаса, и Цзинь Лин тоже чуть не плачет, потому что уединённая гостевая спальня выглядит так, будто по ней пронёсся вихрь, оставив всех её обитателей, кроме одного, настолько растрёпанными, что их мантии расстёгнуты сверх всяких приличий. Вэй Усянь, к великому разочарованию Цзинь Лина, там, в наполовину  развязанных  внутренних одеждах. Он растянулся на полу, положив голову на колени дяди Цзяна, а ноги перекинул через главу Не, и на них обоих тоже нет ничего, кроме нижних мантий.

— Дядя Чэн! — пищит Цзинь Лин, врываясь впереди замерзшего главного заклинателя и чуть не спотыкаясь об упавший кувшин с вином по дороге к двум его дядям. — Что… что случилось? Сколько ты выпил?

— Тише, — ругается Цзян Чэн, отмахиваясь от него. — Мы ещё не закончили.

— Закончили? — тупо спрашивает Цзинь Лин, оборачиваясь, чтобы понять, на что может смотреть его дядя. — Что...

А потом он чувствует, как его голос умирает в горле, потому что Цзэу-цзюнь стоит в центре комнаты, и на нём нет ничего, кроме прозрачной белой рубашки и пары свободных брюк, укороченных чуть ниже колена. Самая последняя одежда, которую можно надеть, не будучи полностью раздетым, поскольку даже его голубая лобная лента свободно свисает через плечо, болтаясь на полпути к полу.

— Он действительно идеально сформирован во всех отношениях, не так ли? – Глава Не вздыхает, устраивая ноги Вэй-сюна удобнее на коленях, в то время как Цзэу-цзюнь поднимает руки, как журавль, готовящийся к полету, и вращается на месте так гибко, словно танцовщица. — Мне очень жаль, Цзян-сюн. Его ноги как... как белый шёлк и мрамор, и такие бедра...

Ханьгуан-цзюнь издает звук, похожий на крик умирающей марионетки, и в панике бросается вперед:

— Не Хуайсан!

— Нет-нет, он прав, — успокаивает его Вэй Усянь. — Цзунхуэй, дай Цзэу-цзюню десять баллов за его ноги, и…

— Двадцать за его волосы, — хрипит Цзян Чэн, поднося к губам неглубокую чашу с вином. — Как долго это длится?

Волосы Цзэу-цзюня очень длинные, отмечает Цзинь Лин с какой-то дикой смесью ужаса и недоверия. Развязанная рубашка падает на пол, но юноша замечает это лишь на мгновение, потому что Ханьгуан-цзюнь надевает её обратно менее чем за полсекунды, прежде чем завернуть брата в его брошенную верхнюю мантию. А потом он оборачивается к главе Не и пристально смотрит ему в лицо.

— Что ты наделал? — обвиняюще произносит он. Ванцзи подходит к Вэй Усяню и, наклонившись, скрепляет алые застёжки на его груди. — Что ты дал моему брату, Не-цзунчжу? Ты достаточно хорошо знаешь, что Лани не могут пить. Ты знаешь его всю жизнь!

Внезапно Вэй Усянь икает и заливается слезами.

— Мне так жаль, — рыдает он. — Лань Чжань, я действительно пытался остановить его! Но я был уже пьян, и Цзян Чэн был пьян, а затем Цзэу-цзюнь украл всю мою медовуху, хотя я сказал ему, что это было моё. Пожалуйста, не сердись на меня, дорогой!

— Как я могу сердиться на тебя? — спрашивает Ханьгуан-цзюнь, поглаживая волосы Вэй Усяня, как будто они двое были единственными в комнате. — Не плачь, милый! Твой Лань Чжань здесь. Ты можешь стоять?

Вэй Усянь пытается приподняться, но резко заваливается назад, стоит ему отпустить мантию Ханьгуан-цзюня.

— ... Я не могу, — шепчет он, и тогда Ванцзи заводит одну руку ему за спину, а другую — под колени, прежде чем оторвать возлюбленного от пола. — Ой! Лань Чжань, ты собираешься нести меня?

— Мм, так и есть. Цзинъи, Сычжуй, помогите сюнчжану.

Сычжуй и Цзинъи кивают и бросаются к своему дяде. Они разглаживают складки на его одежде и заставляют выпить чашку холодного чая, прежде чем взять его под руки и вывести из комнаты. Цзэу-цзюнь кажется гораздо более бодрым, чем остальные трое, и Цзинь Лин подозревает, что он мог бы идти самостоятельно, если б попытался. Но, похоже, он не знает, куда идти, поэтому племянники хватают его, так плотно, как они смеют, и выводят за дверь.

В свою очередь, Цзинь Лин берёт себя в руки и поднимает своего дядю Цзяна в вертикальное положение, освобождая его от главы Не, и благодарит Цзычжэня, когда тот протягивает ему тёмно-пурпурный халат с лиловой отделкой.

— Вот, дядя. Надень это, и тогда мы сможем подняться наверх.

Его дядя молча подчиняется, очевидно, он слишком пьян, чтобы спорить, а затем Цзинь Лин поворачивается и смотрит с широко раскрытой челюстью, как Ханьгуан-цзюнь целует влажный лоб дяди Вэя и уносит его по коридору.

— Как, — бормочет Цзычжэнь, словно он может упасть в обморок. — Вэй-цяньбэй не знает?

Но, похоже, никто не знает, что на это ответить, и Цзинь Лин внезапно уверен, что его сердце может разорваться, если он когда-нибудь услышит ответ.

* * *

Когда Вэй Усянь приходит в себя, ему кажется, что он лежит на облаке. Или, по крайней мере, на кровати, мягкой, как облако, потому что он чувствует лёгкое одеяло, накинутое на его тело, и слышит тихое похрапывание Сяо-Ю из его корзины на расстоянии нескольких футов. Кто-то ещё сидит рядом с ним и гладит его лицо мокрой губкой и расчесывает спутанные волосы — кто-то с мозолями от циня на кончиках пальцев и руками, холодными, как нефрит. Эти руки касаются его кожи так нежно, что рыдания почти подступают к горлу Вэй Усяня, когда они, наконец, отрываются.

— Лань Чжань? — шепчет Усянь, хватая твёрдую руку, обтянутую бледным шёлком, и следует по ней к крепкому плечу. — Это ты, сердце моё?

— Да, — шепчет в ответ Лань Чжань, наклоняясь, чтобы поцеловать его. — Ты голоден, Вэй Ин? Я прикажу принести еды, если ты хочешь поесть.

— Нет, я в порядке, — вздыхает Вэй Усянь. — Лань Чжань, послушай меня... Я не хотел создавать проблемы, выпив сегодня, и я подумал… Ну, вчера вечером я дал тебе свою Гуаньинь, но я никогда не спрашивал, и все это время я делал всё, что мне нравилось, даже не думая, не возражаешь ли ты, Лань Чжань.

— Кто тебе сказал, что я буду возражать?

— А?

— Гуаньинь. Кто сказал, что я этого не захочу? — спрашивает Лань Чжань, снова целуя его для пущей убедительности, прежде чем погладить по щеке. — Ты хочешь вернуть его, дорогой? Я бы никогда не стал винить тебя, если бы ты это сделал, потому что она твоя, и в тысячу раз дороже, чем моя лента могла бы быть для меня.

— Нет-нет, но ты…

— Значит, ты разобьёшь мне сердце, разлучив меня с ней? — Его друг улыбается. — Неужели я должен потерять единственный знак, который у меня есть, чтобы успокоить свой дух в твоё отсутствие, и ждать, не имея ничего твоего, чтобы удержать, пока ты не приедешь жить в Облачные Глубины рядом со мной?

— Нет, никогда! Лань Чжань!

— Тогда спи, — мягко говорит ему Лань Ванцзи. — Мы должны будем вставать на рассвете для участия в конференции, и мне понадобится твоя помощь, чтобы надеть мантию перед вступительной дискуссией.

И Вэй Усянь закрывает глаза и засыпает в тепле объятий своего чжи, потому что внезапно ему кажется, что его страхи не имеют к нему никакого отношения, потому что его Лань Чжань рядом с ним и никогда не покинет его, и с миром все в порядке.

http://tl.rulate.ru/book/123067/5160678