Готовый перевод И даст начало пламени искра / Из искры возгорится пламя: Глава 2. Страх

      Давящее, тревожное ощущение, от которого все волоски встают дыбом. Страх липким щупальцем проникает в сознание. Вспоминаются все страшилки, которые я слышала в прошлой жизни, а может и в этой, но из-за языкового барьера не поняла. Тревожно всхлипываю. Теплые, надежные руки брата не спасают. Играющий с его волосами ветер не может привлечь взгляд, хотя в любое другое время, я бы не отказала подергать его за прядки. Сердце будто сжимают невидимые тиски. Чужое воркование не может завладеть вниманием, успокоить натянутые до предела нервы.

      Грохот. Треск. И яростный вой. А в голове будто лопнула натянутая струна. Предчувствие не обмануло. Слишком стремительно вскочивший на ноги брат, только подтверждает это. Мне даже удается увидеть где-то вдалеке фигуру, что возвышалась над зданиями, гордо демонстрируя девять шевелящихся отростков за спиной. Угроза исходила от нее, меня буквально захлестнуло чувством страха и отчаяния. Этой твари Итачи не противник! Сомневаюсь, что даже родители могли бы что-то сделать, если бы были дома, а их нет!

      Брат не сомневается, его движения четкие, подчиняются определенному алгоритму. Он быстро метнулся внутрь, с трудом сохраняя равновесие при сильных толчках, хватает пару свитков, которые прячутся в моих пеленках, совсем не мешая и не давя при этом, будто растворясь в ткани, а после обувается и стремительно покидает дом со мной на руках, не оглядываясь на бушующего монстра. Надеюсь, он знает, что делает.

      Каждая клеточка тела кричит об опасности. Мне не надо иметь идеальное зрение, слух или осязание, чтобы отследить монстра. Это будто инстинкт жертвы перед охотником. Я знаю, где эта тварь, чувствую каждой клеточкой тела опасность, но единственное, что мне по силам — это молчать, не отвлекая брата. Именно от него зависит, увидим ли мы утро завтрашнего дня. Больше надеяться не на кого.

      Смотреть по сторонам совершенно не хочется. Я просто доверяю свою жизнь Итачи, ведь ближе у меня никого нет. Даже мысль о том, что его могло не оказаться дома, как и родителей — навевает ужас. Он единственный, кто обо мне помнил, не оставив в пустом доме.

      Череда домов проносится мимо, встречаемые люди в панике, но бегут в одну сторону, довольно организованно, как будто множество раз делали это. Итачи же по непонятной мне причине идет против толпы, он будто кого-то ищет взглядом и пока не находит, но не хочет сдаваться. Мне непонятны его действия! Нужно скорее бежать. Подальше отсюда!

      Страшно! Я чувствую, как комок чужой злобы становится сильнее. Воздух обжигает легкие. Трудно держать глаза открытыми, будто их что-то выжигает. Сохранять молчание удается с трудом. Только вера в брата дает сохранить рассудок. Он меня не предаст, он спасет.

      «Я же права, Итачи?» — мысль отдает отчаянием.

      Вскоре становится понятно, куда так стремился Итачи. Он останавливается рядом с отцом. Они обмениваются всего парочкой реплик. Голоса настолько спокойные, обыденные, что просто дико. Мне почти становится стыдно за свой страх, но… ощущение будто заживо горящего воздуха — не отпускает. Тело уже не дрожит, просто каменеет от ужаса. Даже вера в брата едва не дает трещину. Монстр все ближе к нам.

      Я не знаю, можно ли назвать это везением, но отец не стал нас задерживать. Судя по действиям Итачи, он отослал нас прочь. Двух детей, один из которых вовсе младенец! Одних. В паникующей толпе.

      Это забота отца?! Куда делась мать?

      Слабые, ни на что не годные руки, судорожно цепляются за одежду брата. В глубине души крепнет уверенность, что надеяться я могу только на него. Отец с матерью и без того никогда не вызывали у меня доверия, но сейчас что-то окончательно сломалось внутри. Робкие ростки доверия, которые все же пустили за это время корни в глубине души, болезненно натягиваются. Я будто наяву слышу мерзкий звук лопающихся корешков.

      Вокруг не так уж и много людей, большая часть явно успела сбежать, а оставшиеся поддались панике и стараются убраться куда подальше. Итачи тоже уже не идет, а бежит, старательно прижимая меня к себе. Я могу только молчать, со страхом сосредотачиваясь на ощущениях, все сильнее чувствуя, как злобный комок приближается. Это страшнее всего. Чувствовать и понимать, что ты бесполезна. Ты ничего не можешь, ни убежать, ни защититься, только сжиматься в комок и дрожать, моля о спасении.

      Внезапно брат останавливается, протягивает руки и кого-то зовет. В моем положении ничего не видно, а чувства забивает ощущение чужой злобы, которая будто выедает внутренности, выжигает глаза, забивается в горло. Сил нет даже кричать.

      Взрыв я слышу отчетливо, из-за резкого рывка желудок подскакивает к горлу. Я едва успеваю закрыть глаза, в отчаянной попытке взять под контроль свои чувства, как в нос забивается пыль. Впрочем, прочихаться удается на удивление быстро, даже тошнота уходит, я вновь могу открыть глаза и тут же натыкаюсь взглядом на идущую следом за братом девочку. Это ее он спасал, чертов герой.

      Наверное, я должна ощущать злость, но ее нет, а может и восхищение чужой храбростью, что тоже отсутствует. Все забивает страх того монстра, что я видела, пока брат укачивал меня на веранде дома. Слух уже хуже улавливает грохот и шум. Итачи достиг места, где мы резко нырнули под землю, провожаемые криками и указаниями других людей в одежде, чем-то напоминающей униформу для войск.

      Удушающее чувство не исчезает, но становится легче. Глаза больше не печет, внутренности перестает жечь. Дышать становится чуть свободней. Волной накатывает облегчение. Судя по тому, что Итачи остановился и, найдя место среди кучи людей, сел прямо на пол, мы в безопасности. Наверное, это убежище, созданное на случай каких-либо передряг. Не знаю. Я могу только верить. Брат не стал бы подвергать меня риску.

      Меня потихоньку отпускает, тело начинает бить мелкая дрожь, с трудом подавляется желание плакать. Нельзя. Я не должна отвлекать брата, которому и без того приходится успокаивать вцепившуюся в него мертвой хваткой спасенную девочку. Та ищет в нем поддержку, не понимая, что Итачи тоже страшно. Брата выдает только то, что он сильнее обычного прижимает меня к груди, но он не дрожит. Я чувствую твердость в его руках. Он не улыбается, даже смотря на меня. Глаза серьезные, в них будто обещание защитить, и я ему верю. Больше-то не в кого.

      Вокруг слышен плач, всхлипы, общее тревожное состояние. Не поддаться этому помогает тепло брата, осознание, что мои крики сделают только хуже. Я младенец и ничем не могу помочь. Только постараться не мешаться. И от этого горько. Я не хочу быть для него обузой!

      Ожидание длится долго, а может и нет. Сильные эмоции выматывают, заставляя забыться тяжелым, полным кошмаров сном. Я постоянно просыпаюсь, дрожу, спасет только тепло и голос брата. Страх цепко держит сердце в тисках. Вспоминается прошлое. Беспомощность и ожидание смерти. Я будто вновь и вновь переживаю свою смерть, но сейчас нет смирения, только ужас, могильный холод и что-то такое, что вызывает из памяти ассоциацию с трупным смрадом.

      В какой-то момент нам позволяют покинуть темноту убежища. Понимаю я это, проснувшись от бьющего прямо в глаза луча солнца. Я на руках брата, который неторопливо куда-то идет вслед за обеспокоенной матерью. Та доводит нас до дома, который на удивление был почти цел, и уходит, сказав пару слов. Мне не удается уловить даже смысла. Мы вновь остаемся одни.

      Итачи осторожно укладывает меня на что-то мягкое так, чтобы я его видела. Стоит мне потерять его из вида, как я начинаю паниковать, что закономерно выливается в плач и мне даже не стыдно. Страх оказаться одной, совершенно беспомощной, когда где-то рядом бродит чудовище…

      Брат будто что-то чувствует, поэтому не отходит от меня ни на секунду. Кормит, купает, одевает и даже спит со мной рядом. Я вижу его все время, как открываю глаза. Родители же будто исчезли из нашей жизни, лишь иногда я слышу их голоса, в проеме мелькает ткань плаща или платья. Даже на массовые похороны, на которые зачем-то занесло моего брата, мы идем хоть и вместе, но я почти все время на руках брата, только на небольшой промежуток времени оказавшись в объятиях матери, пока проходит сама церемония. Вскоре я уже вновь вижу брата, который говорил с каким-то страшным бледнолицым брюнетом с жуткими глазами. Тот надолго не остается, уходит и вот Итачи вновь рядом, берет меня на руки, а после родители вновь куда-то исчезают, зато появляется спасенная братом девочка.

      Мне не интересна их болтовня, хотя кое-какие слова я все же узнаю. К примеру, ее имя — Изуми. Страшнее другое, она попросила меня взять на руки и Итачи дал. Истерика закономерный итог этому. Даже если откинуть мой страх и неверие в силы любого другого ребенка (ну, не верю я, что меня эта сопля не уронит!), кроме брата, я не хотела становиться мостиком между ними двумя.

      Эгоистично? Да. Лишь сейчас я понимала, как мерзко могло смотреться со стороны мое участие к ученице в прошлой жизни. Особенно после того, как я повстречала ее отца. Господи, надеюсь, я не настолько откровенно к нему липла! И даже попытки прошерстить в этом вопросе память, ничего не давали. Я не видела свои действия со стороны, но теперь знала, что больше никогда так не сделаю. И сама себя использовать не позволю. Только не в этом. Брат для меня святое.

      Я не скажу, что мое решение на что-то повлияло. С Изуми я виделась не часто, разве иногда на улице, а в гости она к нам в дом не ходила. Я же и вовсе старалась победить свои страхи. Кошмары не торопились уходить из моей жизни, но постепенно поддавались теплу спящего со мной брата, его уговорам и времени. Сон переставал пугать реалистичными картинами смерти. Моей. Брата. Даже знакомых, к которым я причисляла и нынешних родителей. Жизнь входила в свою колею, вновь начиналась привычная рутина, вроде походов в госпиталь. И лишь одна деталь выбивалась из идеалистической картинки. Мать всегда приходила к большому стеклу, за которым видны были спящие дети.

      Меня сложно назвать человеком широкой души. Простить то, что нас с Итачи по сути бросили выживать в тот день, я не могла, хотя и понимала, что могли быть причины для этого. Да и спаслись же мы в итоге! Только вот обида не уходила, но… мать подолгу стояла у стекла. Позже пришло понимание, что все, кто находится в той палате — сироты, но ее интересовал лишь один. Маленький мальчик со светлым пушком на голове. Каждый раз приходя сюда, она не отрываясь смотрела на него и больно кусала губы. И лишь однажды с ее губ сорвался будто стон: — Кушина.

      Продолжение следует…

http://tl.rulate.ru/book/71427/1913414