Готовый перевод Choice and no alternative / Выбор и безальтернативность: Глава 7.1. Поцелуй Дьявола

Вступление

Ошибка ценою в жизнь

То были первые дни летних каникул. Не помню, какой класс: четвёртый или пятый? Прогуливаясь в окрестностях своего района, я нашёл маленького котёнка в каком-то старом, безызвестном переулке: тот сидел в замшевой, потрёпанной коробке. На вид ему было месяца три отроду — он едва ходил, бурно глядел по сторонам и пятился пугливо назад, услышав любой шорох.

Его лапки, ушки и хвост были чёрного, как смоль, цвета, а всё остальное тело — белого; худощавая мордашка и брюшко доказывали то, что он почти не ел на протяжении уже нескольких дней; однако ж, до чего пушистая у него была шёрстка — то и дело хотелось погладить. Вечно измученный, хриплый голосок, так и норовил застрять в голове и проявить самую малость жалости.

Завидев меня единожды, он мгновенно обратился ко мне с мольбами о помощи так, как будто вовсе не мог позаботиться о себе самостоятельно. Я понимал, что, кроме как покормить его, помочь мне особо нечем: родители бы не позволили содержать дома питомца.

Слыша его рев, было сложно пройти мимо, даже такому бездушному человеку, как мне; к тому же, в тот день Юи находилась вместе со мной. Я всегда был приложением для своей сестры, поэтому, куда бы она ни звала меня гулять вместе с её друзьями, моего присутствия не замечали. По сей причине, мы время от времени гуляли наедине.

Заметив котёнка, сестра заваливала меня просьбами о помощи ему, — пришлось сделать всё возможное. Мы накормили его с миски магазинным молоком, посидели и позаботились о нём. Временем позже сестра попросила меня помочь с поисками подходящих хозяев для котёнка, однако мне в тот день надоело там прохлаждаться, хотелось почитать или сыграть во что-нибудь, именно поэтому я убедил сестру в том, что за день его обязательно кто-нибудь подберёт. В итоге мы вернулись домой.

Ночью того же дня шёл сильный дождь: то и дело, слышалось, как тяжёлые капли воды падали на землю, образуя некую мелодию, состоящую из глухих и звонких звуков; ручейком стелились продолговатые лужи; барабанили металлическая крыша и стеклянное окно. На небе не было видно ни единой звёздочки-путеводительницы, — а вместе со всем этим на разум накатывал ужас от мысли, что котёнок остался под этим проливным дождём совсем один на улице. Эта мысль не давала мне уснуть всю ночь. 

На следующий день мы отправились проведать пушистого сорванца, предварительно захватив из дома что-нибудь съестное. Чем ближе мы подходили к злопастному переулку, тем страшнее и ещё более жутко становилось на душе.

«Что если из-за моего легкомыслия он погиб?» — я опасался этой мысли, как огня; боялся пламени, которое обратилось бы впоследствии в пожар и безжалостно сожгло мою душу дотла, оставив от той, лишь сажу на месте, где когда-то располагалось сердце.

Шаг за шагом, переступая с ноги на ногу — до переулка оставались считанные метры. Горький трепет не отступал; виски пульсировали; я отчётливо слышал биение собственного сердца — и чем ближе, тем более частотно. Я был юн, но в ту самую минуту мог шуточно назвать себя пожилым астматиком и сердечником. Оставался один заворот — мяуканья я не слыхивал. «Забрали!» — было, обрадовался я, однако…

Я завернул за угол; сестра шла на дальнем расстоянии позади меня. Не помню, почему. Наверное, она тогда на что-то отвлеклась. 

На полу валялись банки, стеклянные бутылки, а прежний дом котёнка — коробка — являлся перевёрнутым набок и промокшим насквозь. Лежащие в нём однажды предметы вывались, и раскинулись по практически засохшим лужам.

«Что… это?..» — мой внутренний монолог, словно раскаленный металл, вылился на внутреннего «Я» и, подобно кислоте, расплавил даже сами кости, что приходились для меня бывшими ценностями. Картина, запечатлевшаяся в моём сердце подобна репродукции «дьявольского» художника Бонаротти — «Распятье на кресте», заставила бы любого другого человека пасть в беспросветный омут. Это был один из тех моментов, когда даже Я не нашёл себе оправдания…

Котёнок лежал чуть поодаль от коробки: его брюшко являлось перевёрнутым набок; маленькая пасть с выпирающими клыками и, будто застывшие в последнем движении, лапы говорили о его муках в предсмертной агонии. Тело животного было словно бы продавлено под тяжестью этого проливного дождя: сырая, грязная и холодная тушка расположилась на асфальте в уже испарившейся луже.

Моё сердце настолько болезненно сжалось, что хотелось кричать, свалиться на землю и взреветь — вот только голос куда-то пропал. Я желал отвести взгляд, но глаза, прилипая к телу, возвращались обратно. Сестра стояла до сих пор где-то позади и даже не подозревала, что находиться перед её носом.

Послышались звуки приближающихся, глухих шагов.

— Неужели забрали?.. — тихо спросила тогда она, а я спокойно и без колебаний в тоне голоса ответил:

— Ага, похоже на то…

Дьявол тянул меня за язык. На моём лице абсолютно точно ничего не проскользнуло, однако ж, Юи, хоть и радостно вздохнув, двигалась в мою сторону. Когда она поравнялась со мной, то увидела то же, что и я. Переведя на меня опустошенный взор, в нём можно было прочитать столько вопросов, что мне было бы больно их перечислять.

И вот, наконец, её лицо исказилось, Юи закрыла его руками и тихо жалобно заплакала. Сестра определённо винила меня за враньё — возможно, даже за то, что я убедил её тогда вернуться домой.

В ту секунду я размышлял о единственном...

«Мог ли я что-то сделать для него?»

И если возвращаться назад, то… да, определённо мог. Либо отдать в ветеринарную клинику, либо в приют для животных — неважно, что бы я сделал. Главное — у меня была возможность. Недостаток добродетели вынудил меня принять то необдуманное решение, — именно я несу этот крест.

Даже в тот трагичный момент, я думал лишь о себе; думал, что помянуть и прослезиться — значит, проявить слабость. Именно поэтому я не позволял себе выдавить даже слезинки, несмотря на невыносимую тоску и боль в душе. Мудрое, бесчувственное подсознание не позволяло мне излить душу, будто ставя на ней крест или заключая в прочную клетку.

В тот момент, между молотом и наковальней... я успел испытать: ненависть, боль, грусть, гнев, тоску, печаль, горе, злобу, отвращение и море других чувств. Они все мало чем отличались, но, тем не менее, то, что их объединяло — они оставляли осадок в душе — оставляли камень весом с самосвал или отборный километровый кран, если хотите.

Именно в тот день родилось качество, которое я сам окрестил — качеством легкомысленного человека.

«Я ненавижу себя…» — мысль, что прочно осела в моей голове. Исчезла ли она? — уже другой вопрос…

Глава 6

Поцелуй Дьявола

I

25 апреля 2017 г.

Сегодня запах неба являлся дерьмовым, как никогда. Подступало пахучее зловонье сырости. С востока плыли чёрные, словно зала, убогие тучи. Подо мной ещё некоторое время слышались голоса людей мне нисколечко незнакомых: они просто шествовали кто куда, даже не подозревая, что какого-то захудалого, ничтожного ученика подвергают унижениям на крыше. В неоднократный раз. Снова и снова. Каждый день. Everyday, если Вам угодно.

Учителя, ученики, персонал — все они просто гуляли, говорили и смеялись — их мало что волновало. Не потому ли, что они не находились в той же дерьмовой ситуации, в которой находился я? Пусть подавятся раем.

— Кха… Кха…

Хрипы собственных лёгких, вследствие боли, мне уже порядком осточертели, — я бы даже перерезал себе глотку, только бы не услышать их вновь. Осточертели мне также копящиеся на теле травмы в виде: синяков, ушибов, ссадин и царапин. Глядя каждый раз на полученные раны, я, истерично мысленно смеясь, изумлялся тому, что ещё могу переводить с ноги на ногу. К слову, голень болела невыносимо уже пару дней, словно мне ежедневно роняли на неё кувалду весом в тонну.

Да сколько можно?!.. Им что это совсем не надоедает?.. Я не понимаю: они лишены сострадания?.. Они хотя бы немножко сожалеют?.. Твою мать, да в их сердцах есть хоть что-то?!

Я являлся человеком далеко не вульгарным: ни матерные слова, ни брань мне не были никогда свойственны. Однако сегодня мне виделось, что я уже на пределе: мои сухожилия на руках буквально тряслись от ярости и злобы. И хоть мои руки всё время находились перед глазами, складывалось чувство, что мне некуда их деть — хотелось рвать и метать.

*Хрясь!*

Клянусь перед Богом, мне было тяжело поддерживать невозмутимость на лице. Это уже переходило всякие рамки дозволенного отношения. Переходило даже те рамки, которые я сам себе установил.

— Блядь, братан, что теперь? Эта гниль нам уже, как две недели, ни черта не приносит. — Повторно ударив, Лысый схватил меня всей своей бравой рукой за горло и просипел: — Где… наши… деньги… мудак?

— …

Ты выглядишь, как умственно отсталый, когда говоришь с такой задержкой. Ах, ну да, почему «как»? — я воображаемо ухмыльнулся. Хотя бы раз, но кто-нибудь обязательно отвечал обидчикам в уме, я прав?

— Подержи его так пару секунд, а я пока пошарю в сумке, — лазая по карманам моей сумки, он приговаривал: — Может, он бабки где-нибудь здесь запрятал?.. Или тут?.. Блять, я почти каждый день её проверяю! 

На моей шее начал медленно появляться след, из-за силы хвата Кена. Дышать становилось невыносимо тяжело. Казалось, парень обхватил мой кадык полностью, — подвинь он тот чутка в сторону — и определённо переломил бы. Я непреднамеренно с силой вцепился в руку Лысого.

— Матобо, слушай, ты его так придушишь. На его шее уже виднеется синяк.

В дело вмешалась наблюдающая за нами Катагири. Впервые. Она впервые вмешалась и попыталась помочь мне, что меня, естественно, удивило. Как-никак, я считал, что ей совершенно плевать. Неужели сегодня пойдёт снег?

Опущенные концы бровей, слегка сморщившийся нос, прищуренные глаза — всё её выражение лица полнилось неподдельным сожалением, однако улыбка с него по обыкновению не слезала.

— Захлопни пасть, Катагири! Это теперь тебя не касается. Просто не вмешивайся, — Лысый взмахнул указательным пальцем.

— …

Девушка умолкла и более ничего не сказала.

— Ладно, отпусти его. А то у него уже лицо посинело, — пробормотал Рослый, копошась в сумке. — Лучше глянь, что я нашёл...

— Чего там? — Кен отпустил меня и приподнялся.

Закашливаясь, я оперся об пол и скрипнул зубами. Чёртовы бездушные сволочи!.. Я сжал кулаки и нервно упивался глотками воздуха. Причём так жадно и исполнительно, словно изморенный кислородным голоданием космонавт. И в этом мысленном космосе я чувствовал себя… безумно одиноко.

Одиноко и не хватает воздуха.

Вдох. Выдох. Ещё вдох.

— Хах, кошелёк, — ответил Рослый, махая предметом в руке. — И, судя по всему, он реально нищеброд: в кошельке — ни копейки. Смех, да и только. Хотя подожди, тут ещё что-то…

— Да?

Мои глаза самостоятельно широко раскрылись — я, хрипя, просипел:

— Нет… отдай…

Я стал неспешно подниматься.

— Ну-ка прижмись к земле, падаль!

Что-то тяжёлое и тупоугольное уперлось мне в позвоночник и пригвоздило к полу — мне снова было не до вдоха. Еле-еле обернувшись, я искоса взглянул позади себя и понял: это грёбанное колено. Грёбанное колено вдавило меня в грязь и не позволяло встать. По ощущениям на меня наехал целый паровоз: лёгким буквально не хватало места, чтобы сделать полный вздох. Взамен этого казалось, что я дышал собственной плотью, но никак не воздухом.

Пожалуйста… только ни эту вещь…

— Надо же, ты только посмотри, Кен. Кажется, эта вещица очень важна для него, хе-хе. Забавно, — Рослый махал предметом в руке, обхватив тот меж кривых пальцев.

— Это, что?.. Монета?..

— Похоже на то… И видать монета не простая, а раритетная, поскольку на каком-то непонятном языке. Я не видел никогда таких… А ты?..

Он протянул монету Лысому, а тот, взяв её, несколько раз покрутил в руке, подбросил в чёрное небо и отдал Рослому.

— Хрень какая-то… Без понятия, чей это язык, да и тебе не по хер ли? Если эту монету можно загнать и выручить за неё деньги, разве не супер?

За…гнать?..

— Болван! Чтобы что-то продать, нужно знать вещице цену. Иначе тебя просто разведут, как лоха последнего! — прорычал парень, рассматривая монету.

Не вздумайте, сволочи! Вы хоть знаете, что она для меня значит?!..

— Пожалуйста… отдайте…

Я тянул руку к ноге Рослого, однако тот лишь брюзгливо посмотрел на неё, как на таракана, после чего наступил на пальцы. Следом прилетел пинок под челюсть и жуткий писк в ушах не заставил себя ждать. Меня не вырубило, нет, — я просто плотнее прижался к кровле крыши. И тем больше на меня накатывало чувство безысходности.

Безысходность от одиночества, безысходность от невозможности вздохнуть, безысходность от наседающего бремени, безысходность от скапливающейся боли в теле. Я ощущал стойкое и отвратительное, как само небо, чувство безысходности. Оно топило меня, и вместе с тем каждый вдох и выдох, секунда за секундой, давался тяжелее.

— Прошу… отдай…

Моя физиономия умоляюще скривилась сама по себе.

— Бля, он достал… По-моему, я ещё ни разу не видел этого выражения на его лице. Я уж думал: ему всё побоку. Безмолвный скот. Словно овощ или типа того. — Он поманил меня монетой, словно собаку куском колбасы, при этом прицыкивая. — А этот мудак оказывается живчик. Ты тоже удивлён?

— Не меньше тебя, братан. Вот только, с чего это он вдруг так переменился?

— Видимо, эта вещица для него много значит. Это всё значительно упрощает, — Яширо слегка потянулся. — А я-то ломал голову, как же мне заставить тебя принести деньги. Решение само подвернулось под руку.

— Черт… отдай… падла…

Словно услышав мои слава, его выражение лица перекосилось, и он прописал мне увесистый хук правой.

Всё…

— Нет уж, дружок, монета будет у меня, — он сел на корточки, сжимая ту в руке. — И если ты наследующей же неделе не принесёшь деньги, то можешь с ней попрощаться. Я всё сказал.

— …

К чёрту!..

— Надеюсь, ты меня хорошо расслышал.

— …

С меня достаточно!..

— Бля, мне всё же кажется, что он глухой, — вставил свои три копейки Лысый, по имени Кен.

— Не-е, он определённо нас услышал. Я в этом уверен. Как и уверен в том, что он далеко не тупой, если смог держать невозмутимое лицо всё это время.

Вам пиздец!..

Каким было моё лицо в тот момент? Мне не дано было это увидеть, как и не дано понять, почему все люди видят во мне жертву. Разве я похож на мазохиста? Или, быть может, я похож на забившегося в угол зверька? Или же Вы, должно быть, считаете, что я ничтожная падаль, неспособная достичь ничего на этом Свете? Я для Вас кукла, которую можно тянуть за ниточки? Да хрен там пляшет! Хер Вам, а не моё поражение! Я ни за что и никогда не опущу руки. Назло всем. Назло Богам, назло людям, назло зверям — я буду жить назло всему миру. Каждому зловонному существу я протяну руку и скажу: «Я буду жить и мне насрать, что вы об этом думаете».

Потому что я — не обделён душой.

Душа во всём, и душой не обделено ничто.

И ради своей души, которую я считаю значимой, я буду раз за разом подниматься с колен и кричать в чёрное пасмурное небо, что я — живой, и имею право жить. Я верю. Я в это определённо верю.

*ХЛОП!*

За закрывшейся дверью скрылись две фигуры. Фигуры, которые я успел уже возненавидеть за эти недолгие две недели. Фигуры, которым я скрыто желал зла, едва завидев в школе. А также фигуры, которые буквально требовали Небеса возмездия за каждое из своих деяний.

Сначала голова, следом торс, и вот уже руки и колени оттолкнулись от земли — я медленно поднялся, отряхнулся и взглянул на Катагири глазами, не содержащими в себе ничего. От страха, который я тут ненароком показал, будучи трусом, более ничего не осталось.

Безмолвие, тишина, монотонность звуков.

Равнодушием подавилось вновь моё лицо.

Никто уже не знал, о чём были мои мысли, как не знали и о том, где они располагались, какой гадостью питались и что подталкивали сделать, — об этом знал лишь я.

— …

— …

Катагири, казалось, напугалась отсутствующему выражению моих глаз.

— Что?.. Что такое?..

— …

Я медленно открыл рот.

— Катагири-семпай…

— Да?..

Катагири…

— Ты даже себе не представляешь…

— …

Ты не представляешь…

— Что значит для меня эта монета.

— …

Какое огромное значение она для меня играет.

Вы не подумайте, это не было обвинением, нет. Пока что не было. Просто Катагири являлась единственной, кому я мог озвучить свои чувства. Через этот простой диалог. Не уверен, что она смогла почувствовать то же, что и я: её выражение лица выказывало подлинное непонимание. Однако я не думаю, что добивался от неё понимания. Я просто пламенно хотел, чтобы хоть кто-то услышал то, что желало произнести моё сердце.

Сердце полнилось печалью.

Сердцу хочется кричать.

Я развернулся, поднял сумку, подобрал кошелёк и медленно, хромая на левую голень, побрёл вниз: меня ждал урок и долгий день впереди, осквернённый плохим настроением, болью ран и гадкими тучами.

— Куда ты?.. — крикнула она мне вслед.

— …

Однако крик не отдался эхом.

Говорят: паршивое место лишается эха, ведь там его не любят. «Считал ли ты также?» — спросите Вы, а я Вам отвечу вопросом на вопрос: «Кто возлюбит эхо там, где низшим тварям принято говорить шёпотом?». Казалось, моей иронией подкупается весь мир, если, конечно, тот не лишён чувства юмора.

Рекомендации:

1) Читайте произведение со шрифтом Times New Roman!

2) Оставьте комментарий и получите сердечки! ❤️❤️❤️

3) Нажмите кнопку "Спасибо", порадуйте автора! 

http://tl.rulate.ru/book/62626/2109599