Готовый перевод Sui Yu Tou Zhu / Бусины из битого нефрита: Глава 47. Фан Хуайцин слабо обругал «извращенца»

Пришло извещение о критическом состоянии Лян Хэчэна. Как и ожидалось, учитель и ученик оба были чрезвычайно спокойны, будто это письмо было не предвестником скорой смерти, а обычной газетой.

Цзи Шенью резал яблоко, не поднимая глаз и головы. Он привык пользоваться ножом, но этот оказался тупым. Лян Хэчэн лежал на спине, с сухими растрёпанными волосами, похожими на птичье гнездо. Он попросил:

— Подстриги меня.

Цзи Шенью сказал: «Мгм», не останавливая движение рук.

Лян Хэчэн добавил:

— Нужно сменить одежду, понадобится чёрная куртка.

— Я после обеда схожу и принесу, — ответил Цзи Шенью.

Лян Хэчэн негромко произнёс:

— Не нужно так спешить, я всё же умру не в самое ближайшее время.

Цзи Шенью на мгновение остановился, после чего стал резать ещё быстрее. Убрав кожуру, разделил мякоть. Кусочек за кусочком подвергались пыткам, пока не оказались полностью отрезаны. «Сменить одежду»? «Не умру»? Да его же посылают за погребальной одеждой, подразумевая, что ему пора готовиться к похоронам.

Эти три предложения едва не прервали слабое дыхание Лян Хэчэна, и ему пришлось на долгое время прерваться.

— Хватить ковырять, неужели пытаешься вырезать цветок?

Цзи Шенью слегка нахмурил брови, подвигал запястьем туда-сюда, сжимая яблоко, и вырезал цветок жасмина. После очистки кожура и крошки упали на пол. Юноша наконец поднял голову и тупо посмотрел на Лян Хэчэна.

— Учитель, вам не стоит беспокоиться, — сказал Цзи Шенью и добавил: — Вы не старик, о котором некому заботиться, у вас есть ученик. Я подготовлю похороны и прослежу, чтобы они прошли достойно и правильно.

Когда приходит закат жизни близкого, живой человек искренне отдаёт всего себя, чтобы проводить, и затем встречает новый рассвет.

Учитель и ученик некоторое время молчали. Внезапно в палату вошёл человек в чёрной одежде и с бледным лицом — Фан Хуайцин. Когда дверь открылась, Фан Хуайцин шагнул внутрь, но не приблизился, а остановился на месте и пристально смотрел на старика на кровати.

Лян Хэчэн слегка приподнял веки, думая, что у него в глазах рябит. Только спустя длительное время он понял: это не сон, а правда его ученик, с которым он давным-давно оборвал отношения.

Цзи Шенью прокомментировал:

— С пустыми руками, и всё же пришёл.

— Я не хуже килограмма фруктов. К тому же у меня нет рук, чтобы их принести.

Мутные глаза старика мгновенно почернели, и всякая надежда из них исчезла. Лян Хэчэн часто и тяжело задышал, раздутый живот не давал ему повернуться.

— Нет рук... — бормотал он. Потом что-то тихо пробурчал себе под нос и ещё раз тихо пошевелил губами: — Нет рук... Ни на что не годен.

Наконец Фан Хуайцин медленно приблизился. Он не планировал рассказывать о своей судьбе, преступлении, которое совершил, и о последствиях, которые испытал, — ни о чём из этого не хотел говорить. Старик умирал, он не мог его спасти, но и не мог расстаться, поэтому лишь пришёл посмотреть.

И принести извинения.

Дойдя до кровати, Фан Хуайцин тут же преклонил колени. Запах лекарств коснулся его носа, а взгляд устремился к иссохшему лицу старика. Он открыл и закрыл рот, беспомощно улыбнувшись:

— Могу ли я ещё к Вам обращаться?

Лян Хэчэн от горя ударил ладонью по кровати:

— Тогда что ты здесь делаешь?! Посмеяться надо мной пришёл?!

Бледное лицо Фан Хуайцина наконец-то покрыл румянец. Краснота собралась в уголках его глаз, превратившись в два потока влаги, капающей на простыню.

— Учитель, — еле слышно проговорил он. — Учитель, я такой бестолковый.

Лян Хэчэн взглянул на него с ненавистью и гневом. Прошлое предательство было свежо в его памяти, аж внутри всё разрывалось, и даже опухоль не причиняла ему столько боли, как этот поганец. Предательство, жадность, охватившая его разум... и ладно ещё, если бы этот парень действительно заполучил славу и богатство... Но что случилось на самом деле? Его жизнь рухнула, доброе имя погибло, а обе руки потеряны!

Старик не мог ни ударить, ни накричать, а его полуживое тело не было способно даже сдержать ярость. Цзи Шенью бросился ему на помощь, налил тёплую воду, чтобы успокоить. Тот изо всех сил пытался сесть и выдохнул лишь одно слово: «Руки».

Тогда уже Фан Хуайцин не смог сдержаться, его маска равнодушия разбилась, он стал плакать и выть. Наклонившись вперёд, он уткнулся лицом в край кровати. Лян Хэчэн мёртвой хваткой вцепился в его пустые рукава, но потом внезапно отпустил. Рука с шестью пальцами проникла в рукав. Бывший ученик решил не уклоняться и позволил старику коснуться обрубка запястья.

Рука, когда-то виртуозно рисовавшая людей, бессмертных и величественные пейзажи, исчезла, остался только грубый шрам!

Следом расстроился и заплакал уже Цзи Шенью. Даже обычные люди не могут смириться с тем, что они получили увечья, не говоря уже о ремесленниках. Пара золотых рук, которые могли превосходно рисовать, заниматься изготовлением фарфоровой и керамической посуды, — отрублена, искалечена и похоронена.

Фан Хуайцин погоревал и поклонился: он признал свою ошибку прежде, чем его наставник умер от ненависти.

Цзи Шенью, находясь здесь, позволил Лян Хэчэну исполнить своё желание, в то время как Дин Ханьбай и Тун Пэйфань бегали где-то целый день напролёт.

Была ночь, двое человек встретились на перекрёстке, вместе подошли к воротам и вместе сели на пороге.

Горели красные праздничные фонари, создавая ощущение умиротворения даже в смутные времена.

Дин Ханьбай крепко обнял Цзи Шенью за плечи и сказал:

— Сегодня мы с господином Туном съездили в деревню Тун. Мы решили использовать старую печь и расширять её дальше. Наймём рабочих из жителей деревни.

— Тогда, если всё вполне удачно, почему ты хмуришься? — спросил Цзи Шенью.

— Господин Тун лишь на словах согласился стать партнёром и ещё не подписал контракт. И твой неотёсанный шигэ, похоже, противится этому. Поэтому я боюсь, что с господином Туном возникнут проблемы.

Цзи Шенью некоторое время молчал, а затем наклонился к уху Дин Ханьбая, утешая:

— Неважно, приходится ли это по душе неотёсанному шигэ, он не может мешать карьере другого человека. Милый шигэ, завтра вместе отправимся в деревню Тун, и я помогу тебе всё выяснить.

Воспользовавшись тем, что вокруг никого не было, он чуть не прыгнул на Дин Ханьбая. Старший обнял его, чмокнул, сунул руку ему в воротник, сжал за шею и спросил:

— Раз мы поедем в деревню Тун, то всё же поучимся вождению? Или снова заистеришь и залезешь в реку?

Когда вспомнилось прошлое, Цзи Шенью огрызнулся в ответ:

— Тогда, если я снова зайду в реку, ты также выбросишь пальто, которым вытрешь мне ноги?

— Выброшу, — произнёс Дин Ханьбай.

Сказав это, он встал и тут же убежал!

Цзи Шенью побежал за ним. Выбросит?! Думает, у него грязные ноги, что ли? А ведь тем вечером старший держал его ноги, разрешал ему дотрагиваться до плеч и порывался оставить засосы на лодыжках. Пройдя через декоративную стену, дом и двор, этот любовничек, воспользовавшись своими длинными ногами и ростом, бесследно ускользнул. Как только Шенью вошёл в арку, его подхватили, раскачивая и смеясь. В этом тёмном дворе они прекрасно проводили время.

Строго говоря, Цзи Шенью ещё не исполнилось семнадцать лет, но он уже был «покусан и вылизан» Дин Ханьбаем. Он был со всех сторон окружён: некуда деться, сплошное притеснение и абсолютное отсутствие выбора.

Дин Ханьбай осознавал, что не может считаться благородным человеком. Но, натыкаясь на взгляд Цзи Шенью и на его гладкую, нежную кожу, он готов был даже признать себя распутником.

Порезвившись полночи, на следующий день они отправились в деревню Тун. Цзи Шенью лежал на заднем сидении и безмятежно спал всю дорогу, тихо постанывая при малейшей тряске.

Печь для обжига фарфора была отремонтирована и приобрела новый вид. Конечно, снаружи и внутри она не была новой, но тем не менее выглядело неплохо. Припарковавшись и выключив мотор, Дин Ханьбай сказал:

— Я прихватил контракт. Через какое-то время ты спровадишь Фан Хуайцина, а я один на один побеседую с господином Туном.

Цзи Шенью медленно сел:

— Я взял упаковку фисташек, в крайнем случае дам ему их погрызть.

Дин Ханьбай не знал, смеяться или плакать: вот какой у того припасён трюк? Цзи Шенью больше ничего не добавил, вылез из машины и прямиком направился смотреть на печь. В будущем именно здесь будут изготавливаться фарфоровые изделия, он наконец-то сможет их создавать.

Когда Тун Пэйфань и Фан Хуайцин прибыли, Дин Ханьбай с Тун Пэйфанем пошли осмотреть обстановку и место для расширения, а Цзи Шенью и Фан Хуайцин прошли в кабинет. Эта комната была тесной, два человека сели по разные стороны стола, всё ещё ведя себя как незнакомцы.

Цзи Шенью произнёс:

— Шигэ, завершение строительства печи в деревне Тун уже не за горами, к тому же у господина Туна здесь есть дом, так что вам больше не придётся об этом беспокоиться.

— Завершение строительства — дело твоего шигэ и не имеет отношения к Тун Пэйфаню, он ничего не подписывал и не ставил отпечатки пальцев*. Даже если он подпишет, это всё равно не имеет отношения ко мне, мы же не в одной лодке.

У китайцев есть такая практика — ставить отпечатки пальцев на документы.

Цзи Шенью на мгновение задумался и спросил:

— Шигэ, ты хорошо разбираешься в камнях?

Получив отрицательный ответ, он немного недоумевал. Тун Пэйфань последние годы занимался продажей камней, а Фан Хуайцин не разбирался в них, эти двое нисколечко не сотрудничали. Они не трудились вместе и не выживали совместными усилиями, так почему же Тун Пэйфань хорошо заботился о Фан Хуайцине, да ещё и прислушивался к его мнению?

— Шигэ, вероятно, у тебя с господином Туном близкие отношения, сейчас он заботится о тебе, позволяя не тревожиться о жизни, но господин Тун в будущем может жениться и завести ребёнка. А заведя семью, у него не будет возможностей ухаживать за тобой.

Он понимал, что Фан Хуайцин в прошлом часто приходил к этой фарфоровой печи и его руки, должно быть, создали много драгоценных вещей. Однако сейчас они стали бесполезны, поэтому он не хотел снова видеть это место и впадать в меланхолию.

— Что же ты тогда собираешься делать, оставшись один? — спросил Цзи Шенью. — Позволь господину Туну и моему шигэ сотрудничать, в этом случае ты также будешь здесь помогать. По крайней мере, деньги, которые ты заработаешь, позволят тебе жить хорошей жизнью.

Фан Хуайцин задал встречный вопрос:

— Твой шигэ и самостоятельно может справиться, ведь ты более опытен в изготовлении фарфора, так зачем беспокоиться о нас?

Цзи Шенью ответил:

— Честно говоря, управление печью — это только часть проекта. Моему шигэ приходится делать гораздо больше, и его основная энергия не может быть направлена на это.

Фан Хуайцин не ответил. Он пристально смотрел на Цзи Шенью и долгое время зловеще улыбался.

— Шиди, ты и уговариваешь, и время тянешь, не устал? — После паузы его голос прозвучал протяжно: — Твой шигэ уже принёс контракт на подпись Тун Пэйфаню? В этом нет необходимости. Счастлив я или нет — это моё дело. Да и как ему может мешать такой калека, как я, когда у него есть руки и ноги?

Дверь с грохотом открылась. Тун Пэйфань вошёл, держа контракт, на котором на стороне А стояла печать Дин Ханьбая, а сторона Б пока ещё не была подписана. Он подошёл к Фан Хуайцину и сел на корточки, глядя на человека так, как будто требовал объяснений.

— Ты негодник, — сказал Тун Пэйфань. Он всё слышал.

Дин Ханьбай тоже вошёл, и этот небольшой кабинет вдруг стал ещё теснее. Он закрыл дверь и произнёс:

— Вы не родственники и не друзья, но один из вас сбежал, спасая свою жизнь, а другой тут же решил приютить и позаботиться. Оказывает помощь, содержит и даже прислушивается к мнению о будущем. Господин Тун, вы реинкарнация матери Терезы?

Фан Хуайцин взглянул на него:

— Ты гораздо более прямолинеен, чем этот шиди. Что ещё ты хочешь сказать?

Дин Ханьбай снова произнёс:

— Господин Тун, в вашем возрасте Вы всё ещё не женаты и не имеете детей. Не переживаете?

Эти слова казались расплывчатыми, но на самом деле они явно на что-то намекали. Цзи Шенью изумлённо посмотрел на Дин Ханьбая, затем повернулся и оглядел тех двоих. Смотря туда-сюда, его голова закружилась, как погремушка-барабанчик.

Внезапно Тун Пэйфань сказал:

— Что я могу поделать, если этот негодник не может забеременеть?

Эти слова были как брошенная ребёнком хлопушка, которая с грохотом взорвалась. Бледные щёки Фан Хуайцина покраснели, тело невольно задрожало. Падение в лужу крови всего лишь причинило физическую боль, теперь же его раздели догола, выставили на всеобщее обозрение и пригвоздили к позорному столбу.

Цзи Шенью ощущал себя не лучше. Он и представить не мог, что между ними такие отношения, и, застыв, не мог никак отреагировать. Дин Ханьбай подошёл и потащил его за собой. Они покинули гончарную мастерскую и направились прямиком к реке.

В кабинете Тун Пэйфань прикоснулся к щеке Фан Хуайцина, чтобы погладить. Она была горячей и гладкой, и он не отрывал руки. Ресницы Фан Хуайцина дрожали, он плакал с холодной улыбкой:

— Даже если ты продаёшь свою задницу, твой «любимый клиент» всё равно преподносит тебе фиговый лист*. Ты действительно такой бесчувственный.

Хуайцин имеет в виду, что Пэйфань ему предоставляет благопристойное прикрытие в виде работы, хотя по сути просто содержит, получая оплату «натурой».

Тун Пэйфань тоже улыбнулся:

— Я бесчувственный? Я пошёл на риск и взял тебя к себе, кормил, поил, одевал, мыл и чистил зубы. Забочусь о тебе — и это я бесчувственный? Твоё искалеченное тело в моей власти, но хоть раз тебе было неприятно? Ни один кот весной не может кричать так, как ты!

— Извращенец, — слабо выругался Фан Хуайцин.

Тун Пэйфань согласился:

— Я извращенец, который повесился на твоём дереве*, — он положил контракт на ноги любимого. — С этого момента, когда я буду присматривать за гончарной печью, если ты захочешь пойти, то следуй за мной, а если нет, просто оставайся дома и жди, пока я закончу работу.

Китайская идиома, означающая быть упёртым в своём выборе, не видя альтернатив; свет сошёлся клином.

Глаза Фан Хуайцина были красными.

— А если я приду и встречу тех двоих, что ты сделаешь, когда они будут издеваться надо мной?

Это было согласие на подписание договора. Тун Пэйфань вынул ручку, расписался, наклонился к уху партнёра и удовлетворённо сказал:

— Дин Ханьбай и твой шиди сами тайно встречаются. Никто не будет издеваться.

Двое тайных любовников стояли на ветру на берегу реки. Рябь продолжала колыхаться, и Цзи Шенью становилось всё более и более неспокойно. Он повернул голову, встретился с безмятежным выражением лица Дин Ханьбая и спросил:

— Ты почему такой счастливый?

Дин Ханьбай сказал как есть:

— Всех людей в мире привлекают сплетни о любви, ненависти и отношениях, и интереснее всего — о постельных делах.

Кроме того, такие места, как небольшие реки и рощи, обладают наводящей на размышления атмосферой, поэтому он вполне может представить себе какие-то фривольные действия и, естественно, будет от этого счастлив.

Они вернулись обратно. Четыре человека снова встретились, причём двое из них вели себя так, будто ничего не произошло, а у других двоих лица залило краской. Кто застенчивый, а кто бесстыжий, было понятно по одному взгляду.

Соглашение о сотрудничестве было заключено. В первом квартале, когда у работников закончится отпуск, гончарная печь в деревне Тун официально заработает.

Но где счастье, там и несчастье. Жизнь Лян Хэчэна уже висела на волоске.

В больничную палату Цзи Шенью принёс чёрную куртку и новые штаны и поочерёдно надел их на Лян Хэчэна. Однако ступни старика настолько опухли, что не получалось надеть обувь и оставалось лишь обойтись без неё. Дин Ханьбай ждал рядом и продолжал смотреть в сторону двери. Он предупредил Чжан Сыняня, но тот не пришёл.

— Учитель, съешьте кусочек, — Цзи Шенью держал миску с клёцками. Он понимал, что старик не дотянет до Праздника фонарей*.

Праздник фонарей отмечается 15-го числа 1-го месяца по китайскому лунному календарю, примерно в феврале.

Лян Хэчэн с трудом съел и обессиленно сказал:

— Хуайцин... — Он был наслышан про партнёрство, поэтому попросил: — Ты должен быть начеку, если он снова возьмётся за старое, чтобы не причинил тебе вред.

Цзи Шенью кивнул.

— Я понял, учитель.

Лян Хэчэн добавил:

— Выкиньте или продайте вещи из моего дома. Если тебе нужно что-то на память обо мне, тогда оставь парочку, от остальных избавьтесь... — Он отдал так много сил на их создание, но теперь как будто выбрасывал хлам. — Чего больше всего боится ученик? Жить в тени учителя. Без меня ты не останешься без помощи, настал момент работать самостоятельно.

В самые последние минуты жизни учитель думал лишь о своём ученике.

Цзи Шенью только что ещё был спокоен, но сейчас у него защипало в носу и он не выдержал.

— Существует множество ремёсел, и в каждом есть множество вещей, которым можно научиться. Если хочешь стать мастером своего дела, необходимо самостоятельно безостановочно тренироваться и изучать. Ты... ты станешь большим профессионалом, это лишь вопрос времени, — у Лян Хэчэна не осталось сил, глаза застыли и не двигались.

Вокруг всё застыло, никто не проронил ни слова.

Шли секунды и минуты, а умирающий и провожающий не отступали друг от друга.

Дин Ханьбай сказал:

— Чжэньчжу, пусть учитель Лян уйдёт с миром.

Шенью наклонился к уху Лян Хэчэна и твёрдым голосом произнёс ключевые моменты:

— Изделие должно быть правильной формы, глазурь должна быть ровной...

Старик захрипел, перевёл дыхание, медленно закрыл глаза и забормотал: «Изделие должно быть правильной формы, глазурь должна быть ровной, цвет должен быть верным, стиль должен быть изысканным...»

Способности, которые он тренировал всю свою жизнь, оставались с ним до конца. Его голос постепенно становился тише и в какой-то момент... больше не прозвучал.

Цзи Шенью в ту же ночь принёс тело Лян Хэчэна на улицу Мяоань, вывесил белые флаги* и стал организовывать похороны. Два дня он охранял тело, за это время приходило несколько соседей, чтобы почтить память покойного, но даже эти несколько человек были всего лишь соседями и только.

В Китае белый цвет считается цветом траура.

Похороны состоялись на третий день рано утром. Перед тем как вынесли гроб, вывезли трёхколёсную повозку с антикварными вазами. Соседи стояли на улице, глазели и перешёптывались. Одна повозка, вторая... Когда выкатили третью, тихие шушуканья переросли в громкие возгласы.

— Ещё кое-что осталось, можешь оставить себе, — сказал Дин Ханьбай.

Одетый в траурные одежды, Цзи Шенью кивнул головой, после чего взял пастельную пиалу для воды и разбил на прощание*. Присутствующие помогали нести гроб и, выйдя с улицы, приготовились сесть в похоронную машину. Вокруг собрались люди, чтобы посмотреть. И вдруг показалось, что возникла суматоха.

Китайский обычай на похоронах, практикующийся в небольших поселениях.

— Пожалуйста, будьте любезны... уступите дорогу!

В толпе людей образовалась брешь. Чжан Сынянь ворвался туда, держа в руках старый мешок, и взглянул на чёрный деревянный гроб. Он подошёл ближе и перед таким количеством людей громко крикнул: «Шестипалый!»

Цзи Шенью держался за гроб:

— Учитель, Слепой Чжан пришёл.

Все казались удивлены и задавались вопросом, были ли они друзьями или врагами. Чжан Сынянь оглянулся, заприметил те три повозки с изделиями и выкрикнул:

— Шестипалый! Если ты вот так уйдёшь, с кем я буду состязаться теперь?!

Он неожиданно рассмеялся:

— В этой жизни ты создал так много вещей, и все они были чёртовой подделкой. Раз ты уходишь, сегодня я подарю тебе настоящие! Их не взять с собой на небеса, не засунуть под землю, просто послушай их!

Тут Чжан Сынянь вытащил из мешка вазу для цветов и, не дожидаясь, пока кто-нибудь рассмотрит её, со всей силы швырнул о землю. Фарфоровые осколки разлетелись с громким звуком. Дин Ханьбай громко выпалил:

— Золотая ваза!

Чжан Сынянь разбил ещё одну, и Дин Ханьбай продолжил:

— Восьмиконечная чаша с голубым чаньчжи*!

Чаньчжи — традиционный китайский орнамент в виде сплетающихся веток растений и цветов.

Эта вещь распалась на три-четыре части, повсюду были рассыпаны фарфоровые осколки стоимостью несколько сотен тысяч. Чжан Сынянь преподнёс эти сокровища Шестипалому — единственному противнику, у которого не мог определить качество изделий. Закончив разбивать, он замотал старый мешок, развернулся и ушёл.

Он вёл себя как сумасшедший, позволяя недоумевающим зевакам вокруг него строить догадки. Он размышлял, чего лишился, раз Лян умер первым. Когда он сам оставит мир людей, кто ещё будет его провожать, кроме его ученика?

Никто такого не заслуживает!

Катафалк медленно ехал по улице, а добравшись до перекрёстка, помчался прямиком к крематорию. После полудня всё закончилось: прах к праху, пепел к пеплу. После того как Цзи Шенью закончил хозяйничать, он очень сильно устал и, вернувшись домой вместе с Дин Ханьбаем, сразу же прыгнул в кровать.

Затем он подполз к окну, открыл его и взглянул на небо.

Дин Ханьбай прижался к нему сзади:

— Шестой палец учителя Ляна всегда торчал и был мягче остальных.

Цзи Шенью растерялся:

— Ты прикасался к нему?

— Тем вечером, когда ты плакал у его кровати, он протянул мне руку, и я коснулся её.

В той протянутой руке был спрятан листок бумаги, сложенный в несколько слоёв и исписанный неровным почерком. Дин Ханьбай обхватил Цзи Шенью, поднял руки перед ним, осторожно развернул записку и на фоне неба показал предсмертные слова.

«Глубоко признателен моему ученику за доброту».

Он поднялся наверх на журавле* и ушёл без всяких сожалений.

Здесь идёт игра слов: имя Лян Хэчэн состоит из иероглифов «подняться» и «журавль».​

Внимание! Этот перевод, возможно, ещё не готов.

Его статус: идёт перевод

http://tl.rulate.ru/book/48282/3412202