Готовый перевод Massacre in Kabukicho / Резня в Кабуки-чо 👿 (Gintama) (Завершено): 1. 💀 В то, чего боишься, поверить проще всего

****

Веки тяжелые. Резь в висках, чугун в голове. И тишина.

«Кап» 

«Кап»

Кто-то не закрыл в ванной кран. Или на кухне? Как же давит сушняк… Душно и тепло, словно в склепе. И этот запах металла… Гинтоки открывает глаза – потолок так далеко и вообще незнакомый. Значит, это не дом. Но где же веселье? И откуда это чувство тревоги?

А воняет-то кровью… да так, что не продохнуть. Причём кровью свежей, горячей. Неужели, снова кошмар? Война осталась в прошлом, как и горы трупов – своих и чужих, людей и аманто, так сколько же ещё его будут мучить эти мерзкие сны? Напоминая, что всех спасти невозможно? Что всегда приходится выбирать? Что лучше быть одному, чем находить и снова терять?

Хотя, нет. Он же решил, что никогда и никого больше не потеряет.

Под затылком что-то мягкое, вроде спинки дивана – странно, обычно мебель ему не снится, лишь залитая кровью земля, да бесконечное поле уже мёртвых и ещё умирающих тел: крестьян и самураев, товарищей и друзей. Реже – пришельцев. Но сейчас стонов не слышно, а этот свет – мягкий, электрический – для кошмара слишком уж яркий. Но почему же так тихо?

«Кап»

– Ладно, сдаюсь.

Стоит опустить взгляд, как в поле зрения попадает женская рука с тонким запястьем. Серебряная цепочка зацепилась за вульгарное кольцо, и тёмная, извилистая дорожка бежит вниз от локтя. «Кап», – срывается красная капля и бьёт в упругую кожу дивана. Нет, это не прошлое. А настоящее Гинтоки снится впервые, хотя смысл всё тот же – тела повсюду: растянувшиеся на полу, переброшенные через спинки сидений, изрубленные, сломанные, изуродованные смертью… Как, например, вот этот официант у самых ног, утонувший в обломках стола, с вытаращенными глазами и ещё истекающий тёплой кровью. 

Самое время ущипнуть себя и проснуться… но пальцы прилипли к шершавой рукояти катаны – длинной, тяжёлой, такой, как он любит. Любил. До того, как сменил на деревянный тренировочный меч. 

Гадство… всё в крови – и лезвие, и одежда. Чертовски реалистично. Для сна.

И кто эти люди? Он их не знает. Хотя, лицо вон той женщины кажется смутно знакомым… Шум в ушах… И вот в голове что-то всплывает: он с кем-то пьёт, сакэ всё подливают, и громкий голос велит принести «Дон Периньон». Точно, ему же сегодня повезло выиграть в пачинко! Вот и позволил зазывале уломать себя пропустить стаканчик в компании самых лучших девушек Эдо. А что было дальше?

Отголосок гнева в костях и мышцах… и усталое онемение. Да, тело помнит, как сжимало катану, как сталь вгрызалась в упругую плоть, а вот в разуме – одна большая дыра с затихшей злобой. Что за дрянь?! 

Нет, он же не мог?..

Зубы скрипят. Стоит вскочить – как ноги подводят и искажённое ужасом мёртвое лицо официанта несётся навстречу. Острая деревяшка врезается в ладонь, боль пронзает до локтя, и становится ясно, что никакой это не сон. 

В горле спазм. И вместо стона получившийся звук больше напоминает рычание. 

На самом деле, это состояние ему очень знакомо – в прошлом он столько раз погружался в сражение с головой, бил и рубил, полагаясь не на разум, а на инстинкты, движимый одним только импульсом: «убивать» – а потом не всегда даже помнил, что именно делал и сколько всё это длилось. Но за последние годы такого не случалось ни разу. Он больше не повстанец. В Японии мир. Конечно, иногда приходится пустить боккэн в дело, но он старается без необходимости не убивать и даже серьёзно никого не калечить. 

Так что же… неужели вот так вот и сходят с ума?

Нет, Гинтоки догадывался, что с ним не всё в порядке – эти сны и чувство вины… бессилие и попытки смириться с изменившимся миром… но чтобы всё зашло так далеко?!

Белки безжизненных глаз официанта пожелтели, но кажется – глядят прямо в душу. Опуская ему веки, Гинтоки проводит по восковому лицу рукой. Потом разгибается. Деревяшка неохотно вылезает из ладони и заставляет поморщиться, мутный взгляд ползёт по заваленному трупами залу: девушки из кабаре, посетители, другие официанты… молодые и пожилые, наверняка строившие планы на завтрашний день, но вдруг лишившиеся его… – неужели он убил их всех? Но за что?.. И почему никто не сбежал и не вызвал полицию? На больших электронных часах светится время: «04:04». Гинтоки смотрит на них неотрывно, пока, спотыкаясь, бредёт по проходу и не добирается до больших деревянных дверей. Открыто. Странно. Здесь, у порога, несколько девушек в разноцветных кимоно и один седой мужичок застыли с протянутыми к выходу руками, словно пытались вырваться из мясорубки, но не смогли. Да, их он, кажется, помнит… дедок веселился в другом конце зала, и так громко, что Гинтоки даже советовал ему пожалеть своё сердце…

Похоже, «Белый Демон» никому не позволил уйти. «Широяша» – это прозвище ему дали не за цвет волос, который на самом деле вовсе не белый, и не за цвет хаори, которое он всегда надевал перед битвой. А за то, что нёс неизбежную смерть. И неважно, сколько врагов оказывалось перед ним.

Воздух снаружи свежий, прохладный, небо уже начинает светлеть, близится утро. Гинтоки спиной закрывает двери, стаскивает с себя испачканное кимоно и остаётся в чёрной рубашке и брюках – тоже вовсе не чистых, но пятна на них почти незаметны.

Боже, что же он натворил?!

И что способен натворить ещё?..

Нет, домой возвращаться нельзя. По крайней мере, пока не утихнет шум в голове, который, кажется, вовсе не от спиртного. 

Кагура, Шинпачи… Придётся оставить Ёрозую на детей, но как они справятся? Этот истеричный и впечатлительный очкарик с несносной обжорой девчонкой-аманто? «Мастер на все руки слетает с катушек», «Маньяк в Кабуки-чо» – такие заголовки газет бизнесу вряд ли будут полезны. 

Пока мысли произвольно скачут с одного на другое, ноги ступают сквозь предрассветный туман по пустынной дороге. Большинство жителей Эдо сейчас крепко спит, но полицейский участок должен работать. Скорее… ему нужно скорее добраться туда – беспокоит это странное чувство, внутри словно затихшее пламя, тёмное, злобное и в любой момент готовое вспыхнуть. И выжечь разум дотла.

Ворота закрыты. Светает, но почему-то становится лишь холодней, и на сапогах и асфальте появляются мелкие капельки влаги. Гинтоки сидит, прислонившись к забору. Его мутит. И очень хочется спать. 

Он не чувствует ничего. 

Но ведь должен! Хоть что-то!.. Да, убитые им – не враги, просто незнакомые люди, но насколько же очерствела душа… Ужасается только разум: как можно забрать столько жизней и сейчас спокойно думать о пустяках вроде: электрический стул ему назначат или пожизненное? И хорошо ли кормят в психушке?

– Данна?..

Ямазаки с папками, прижатыми к животу, стоит в двух шагах – мальчик на побегушках, шиноби, шпион, выглядит глупо и молодо, но Гинтоки уверен, что он старше, чем кажется, и уж точно – умнее. И что только забыл здесь в эту рань?.. Ах, точно, Шинсенгуми же тоже полиция. 

– Что вас привело? Что-то случилось?

– Почему что-то обязательно должно было случиться?.. – Гинтоки поднимается, комкая свёрнутое кимоно. – Я просто присел отдохнуть.

– Опять всю ночь пили? Шли бы вы домой, данна…

– Скользко и без сопливых.

Да, он пришёл сюда, чтобы сознаться, но вот полицейский прямо перед ним – так в чём же дело? В том, что это знакомый? Или в том, что вдруг представилась довольная рожа его начальника, Хиджикаты? А ведь тот недавно узнал, что Гинтоки – бывший участник Джоишиши и их герой. Хоть и отпустил, но было в его взгляде нечто такое… типа: «я слежу за тобой» и «я тебе не доверяю». Выходит, что зам командующего Шинсенгуми в нём не ошибся. И понимание этого неожиданно отбивает желание признаваться в чём-либо. 

И вообще, может, это вовсе и не Гинтоки убил всех тех людей? Просто напился и ни черта не помнит, а преступник его заранее принял за труп? 

Да, именно так всё и было.

– Продолжите торчать тут, Саката-сан, нарвётесь на неприятности. Хиджиката-сан не упустит возможности отправить вас в вытрезвитель.

– Пусть только попробует… Ладно-ладно, уже ухожу.

Скрип железных петель на воротах, Ямазаки толкает их плечом, руки его заняты увесистой стопкой бумаг в разноцветных обложках. Гинтоки вздыхает и молча упирается в деревянную створку, ждёт, пока тот протиснется внутрь. Но вдруг сопротивление пропадает, рука проваливается в пустоту и локоть пропахивает борозду в сыром асфальте. 

– Вы только посмотрите, кто тут у нас? – раздаётся сверху низкий, прокуренный голос. – Неужели сдаваться пришёл?

И тут же высокий, взволнованный – Ямазаки:

– Хиджиката-сан, вы что, ночевали здесь? А я вам новые протоколы принёс!

«Хорошая попытка, но так ты вряд ли его от меня отвлечёшь».

И действительно, ноги в чёрных брюках уже совсем рядом. Гинтоки поднимает взгляд выше, на золотую окантовку форменного пиджака, мотает головой… и, подобрав с земли выроненное кимоно, встаёт. 

Нет, всё же он пьян, если позволил себе так просто упасть.

– У вас есть камера-люкс? – в висках трещит уже просто немилосердно. – Где подписаться?

– Хей-эй, – треугольная чёлка сдвигается набок, и Хиджиката выпускает дым прямо в лицо. – С чего такая покорность? Или сил уже нет переться до дома?

Вот ведь козёл.

Пальцы сами хватаются за острый подбородок, сплющивая челюсть и заставляя выплюнуть чадящую сигарету, только вот острое лезвие служебной катаны уже покинуло ножны и упирается Гинтоки в грудь.

И это угроза? Действительно? Ведь стоит только спустить пальцы с подбородка ниже, на горло, да сжать хорошенько – и никакая катана, тем более, в таком положении, Хиджикате уже не поможет. Разве что одежду… да кожу порежет немного. 

Стоп. Что это за мысли? Откуда это желание убивать? Между ними, конечно, нет особой любви, скорее – взаимная неприязнь, но…

Гинтоки заставляет себя разжать пальцы.

– Там, в «Розовом фламинго»… – слова даются не сразу, застревают в горле, мешают дышать. – Массовое убийство. Куча трупов.

Меч, возвращаясь в ножны, издаёт тихий скрежет, а раздраженный взгляд напротив вдруг становится настороженным и напряженным. Как у пса, почуявшего кровь.

– Откуда ты знаешь?

– Я только что оттуда.

– Ямазаки, собирай народ, – Хиджиката Тоширо делает шаг назад, окидывая Гинтоки одним цепким взглядом целиком, и качает головой. – Ты много выпил?

– Да… Нет. Не знаю.

– Жди здесь.

Здесь – это где? У ворот? Или в участке? Когда одна за другой мимо проезжают машины, Гинтоки всё ещё стоит у забора, раздумывая, стоит ли дожидаться их возвращения. Хиджиката не приказал его запереть. Почему? Ах, ну да, он же ни в чём не признался пока, просто сообщил. Но катана осталась там, в кабаре, а на ней – его отпечатки. 

Всё-таки до пришествия аманто преступникам жилось несколько проще…

Взгляд натыкается на сонного полицейского у входа в участок, судя по форме – он не из Шинсенгуми. Тот смотрит на Гинтоки подозрительно, явно решая, прогнать его или пригласить войти.

– У вас там внутри есть кофейный аппарат?

Полицай кивает. И Гинтоки вскарабкивается на крыльцо. Он был здесь несколько раз, как-то провёл даже двое суток в допросной, так что в курсе не только наличия автомата, но и бешеных цен в нём. Утренняя суета нагоняет зевоту, народ ходит туда-сюда, шелестят бумаги, клацают клавиши… А ему остаётся только ждать своей участи. Конечно, можно сколько угодно твердить себе, что не мог устроить ту бойню… но оружие было в его руке. Покрытое кровью. А мышцы зудят от напряжения до сих пор, словно рубил дрова до утра. 

Нет, убегать он не станет. Хотя, наверное, проще совершить сеппуку, чем ждать суда – там-то ему припомнят и Джоишиши… и бегство из тюрьмы за день до казни, и чёрт знает ещё что. 

Сирены. Топот во дворе. 

– … кордон, журналюг не пускать!..

Хиджиката Тоширо влетает в дверь и, на ходу споткнувшись, замирает у кофейного автомата, перед Гинтоки, скромно устроившимся в уголке.

– Ты! Дашь показания! 

– Хорошо.

В допросной тихо. Ямазаки сидит за столом напротив и от руки записывает его слова. 

– Вы видели убийц?

– Нет, я никого не видел. Когда пришёл в себя, живых... уже не было. 

– Что последнее помните?

Глаза слезятся, хоть свет и не направлен прямо на него. Гинтоки сжимает переносицу пальцами и честно пытается вспомнить, но… вместо картинок – туман. А шариковая ручка продолжает беззвучно скользить по бумаге, оставляя черничный след.

– Чётко, – наконец, признаётся, – только до пятой бутылки саке…

– Саката-сан, вы понимаете, что являетесь единственным выжившим и, возможно, единственным свидетелем этих ужасных убийств?

– Нет, я сюда так, случайно зашёл... прогуливался перед сном, – Гинтоки морщится. – Конечно, я всё понимаю. А ещё что подозревать… Кстати, вы разве не нашли там катану? Может, поговорим о ней?

Ямазаки несколько раз быстро моргает. И начинает шелестеть бумажками. Поднимает настороженный взгляд:

– Какую катану? Данна, законом о запрете ношения мечей… Вы видели там кого-то с катаной?

«Вот тебе раз»

– Нет, не… так там не было катаны?

– Может, её ещё не нашли... У кого или где вы её видели?

Странно. Он был пьян, вот и примерещилось? А тело ломит от сна в неудобной позе, и всё? Кошмар наложился на реальность, а алкоголь дорисовал остальное?

– Я… точно не помню. 

Его отпустили. Точнее, Хиджиката зашёл в допросную и просто выгнал. Мол, у них и так много дел, так что «не пошёл бы он уже отсюда». И Гинтоки пошёл. Рассвело, потеплело, на улице уже толпы прохожих: вон школьники бегут с рюкзаками – кто побогаче, и с холщовыми сумками – кто победней. Вон спешат на рынок мамы и жены, вон, почесывая пузо, бредёт на работу просто рабочий. А вон явно офисный служащий шагает в костюме.

Те, из кабаре, сейчас тоже могли бы куда-то идти. Или видеть сны, отсыпаясь после ночных утех... 

Ладно, хватит об этом! Ведь жизни им не вернёшь.

До Ёрозуи пешком далеко, да и ноги плетутся совсем неохотно, так что есть время подумать. Но разве с бодуна в голову могут прийти разумные мысли?

Толпа… начинает бесить. Толкаются, задевают плечами, конечностями своими, сумками. А солнце яркое и палит так, что больно смотреть даже просто на дорогу перед собой. Хочется пить. Но вот взгляд цепляется за что-то блестящее… Сердце в груди ударяет два раза и замирает. Что это? Он кого-то узнал?..

«Бум-бум-бум» – грохочет в висках, а ноги несут уже к тупику между домами… но там не тупик, а проход. Прямо на асфальте – катана. Всё ещё в крови. А за спиной раздаются шаги. 

Оглянувшись, Гинтоки замирает. 

– Что?.. Как это?

Он уже не в переулке, по бокам не тёмные стены домов, а прозрачные витрины. Забрызганные красным. 

Неподвижные тела на полу. Между вешалок. Он не на улице, а внутри какого-то супермаркета. В уши врезается визг. Катана выпадает из ослабевших пальцев и звонко бьётся о скользкий мрамор. 

– Положи руки за голову и встань на колени.

Голос знакомый. Прокуренный. Хриплый.

Гинтоки не нужно отрывать взгляд от лужи крови под ногами, чтобы понять – окружен. Сколько прошло времени? Как он попал сюда? Кольцо людей в чёрной форме с золотой окантовкой сжимается, вон кто-то ушлый уже наставил на него гранатомёт. Да это же Окита Сого, юный садист и командующий первого отряда Шинсенгуми в одном лице.

«Гранатомёты детям не игрушка…»

Гинтоки поднимает руки и опускается на одно колено. Ещё горячая кровь начинает пропитывать ткань, но пол холодный. А душа… душа замёрзла, умерла, перестала дышать.

Подхватив катану, Гинтоки приставляет лезвие к своему горлу. Сбоку. Одно движение и… боль в затылке. И темнота.

http://tl.rulate.ru/book/34264/746508