Готовый перевод The Witch Collector / Посыльный: Глава 1

В тусклом свете утренней зари я прокрадываюсь через заднюю дверь пекарни, стаскиваю с остывающей полки две буханки свежайшего хлеба и незаметно исчезаю в серебристом тумане, окутывающем нашу спящую деревню. Никто меня не видит. Никто меня не слышит. Большую часть своей жизни я была незаметной тихоней, привыкшей к роли безголосой ведьмы. Но воровкой я никогда не была, и уж тем более не была убийцей.

Но люди порой меняются.

Засунув хлеб в фартук, я мчусь к пустой хижине, где мы живем вместе с матушкой, и достаю из-под кровати свою сумку. От этого сладкого аромата дрожжей и меда мой голодный желудок урчит, но приходится терпеть. Краденый хлеб поможет нам продержаться несколько дней.

За последние пару недель я убедилась, что будущее тех, кого я люблю, может отличаться от того, что простиралось перед нами на протяжении стольких лет, — будущее страха, ужаса и потерь. И, наконец, мы покинем Сильвер - Холлоу, эту долину, и заживем новой жизнью где-нибудь далеко-далеко, в безопасном месте, подальше от грубых рук бессмертных владык. Все, что мне нужно сделать, это похитить правую руку Ледяного Короля, заставить его провести меня через запретный лес Фроствотер, напасть на замок Винтерхолд, охраняемый королевством, уничтожить врагов и вернуть мою сестру.

В одиночку.

Положив хлеб к остальным вещам, собранным для нашего странствия, возвращаю сумку в тайник. Наверняка большинство молодых ведьм в деревне притаились в кругу семьи, боясь, что их заберут, в то время как я планирую свое восстание.

И в отличие от других ведьм в долине, я никогда не боялась того, что меня выберут. Ведьмы произносят магические заклинания на языке Эликеш, языке древних. Родившись на свет без способности говорить, я научилась составлять магические заклинания, переводя их на язык, которому меня научила моя матушка, — язык жестов.

Подобное магическое мастерство дается нелегко. Порой я делаю это неправильно. Где-то слово, где-то повтор. Именно из-за таких ошибок, а также отсутствия ведьминских меток на моей коже, я стала невидимой для выбранных Посыльным. Ведьмы, которых забрали, защищают самые северные границы и сам Винтерхолд. Да и зачем Колдену Моешке, Ледяному Королю, такая неумелая ведьма, как я?

На моих губах появляется улыбка.

Если бы он только знал все то, на что я способна.

Раздается сильный стук в дверь, от которого у меня сводит кости. Поначалу мне кажется, что это матушка с переполненными яблоками руками пытается открыть дверь, чтобы я впустила ее внутрь. Однако за порогом витает отчетливый запах смерти. Слабый, но ощутимый.

Распахнув дверь, я обнаруживаю, что на земле лежит голубь, его крылья расправлены и не шевелятся. Осторожно прикоснувшись, я беру птицу на руки, провожу пальцами по голове и грудке и вношу ее в дом. Шея птицы выглядит поврежденной, но она еще жива, хоть и на последнем издыхании. На ее спасение у меня есть несколько минут, не больше.

Как правило, возможность помочь людям ускользает от меня. Лучше, чтобы никто не знал, что я Целитель. Ведь я так и не решилась рассказать об этом ни родителям, ни кому-либо еще. И даже своему другу Финну. Лишь моя сестра, Нефель, знает, что я обладаю этим умением. Сестра всегда говорила, что я должна быть благодарна судьбе за отсутствие ведьминских меток, ибо сила, живущая во мне, делает меня ценной.

А все ценное хранится под замком.

Чувствуя все более резкий запах приближающейся смерти, я сажусь в мамино кресло у очага и кладу голубку к себе на колени. Её смерть пахнет хвоей и влажным мхом, с нотками прохладного дождя. Сделав глубокий вдох, я закрываю глаза, впитывая этот аромат, наблюдая за тем, как мерцающие нити жизни голубки распускаются, словно катушка с нитками.

Вряд ли это самое мудрое решение, если учесть, что мне предстоит сделать сегодня. Целительство порой бывает изнурительным, в зависимости от того, насколько смерть близка, и от размера той жизни, которую я собираю воедино. Но крошечная голубка вряд ли потребует особых усилий. Нельзя позволить ей умереть.

Сконцентрировавшись, я представляю, как тусклые нити превращаются в сверкающую косу, и голубка парит над долиной. Такова первая часть каждого спасения — воплотить в жизнь видение моей воли. После мыслей о спасении в голове всплывает древняя песня, известная мне с тех пор, как я впервые увидела нити жизни в умирающей лани, и я выстраиваю текст руками.

«Лория, Лория, аним альш ту брета, вани ту лим вольц, сумая, аним омио дена вил реиса».

Нити светятся и трепещут, притягиваясь друг к другу, как магниты. Я продолжаю повторять слова, пока нити не переплетаются, и золотая цепь жизни вновь обретает прочность и великолепие.

Голубка трепещет и взмахивает крыльями. Когда я открываю глаза, ее сердце бьется так сильно, что с каждым ударом шевелится ее грудь. Ее маленькие глазки тоже открываются, и она взлетает вверх, перелетая от стены к стене. Открыв ставни, я смотрю, как она уносится в прохладу и исчезает вдали неподалеку от лесной границы.

Чувствую легкую усталость и головокружение, холодный пот покрывает мой лоб, впрочем, я еще приду в себя. Самая странная часть исцеления жизни, столь близкой к своему концу, — это то, что украденная мной смерть обвивает меня, словно тень. Во мне скрыто лишь несколько смертей, при этом я постоянно чувствую себя во мраке каждой из них.

Я собираюсь закрыть ставни, но вместо этого останавливаюсь и наслаждаюсь утренним великолепием деревни — вероятно, последним. На западе, где Фроствотерский лес изгибается над холмами, полуночная смена ведьм проходит по опушке леса возле сторожевой башни, проносясь во мраке, словно призраки. В тумане, прямо за деревенской рощей, появляются несколько женщин со стороны востока. На головах у них корзины с яблоками, вокруг них клубы собственного дыхания. А в остальном все спокойно — деревня на грани пробуждения в преддверии самого страшного дня в году.

Разведя огонь, я меняю накидку на шаль и отправляюсь к своему рабочему столу. Солнце уже почти взошло, а это значит, что скоро проснется Финн, да и матушка, так же, как и остальные, несущие свои яблоки, с минуты на минуту вернется из сада. Меня ожидает серьезная задача, план, который нужно довести до конца, но трудно представить, что я покину все, что было мне так близко.

Но я не могу остаться. Мы живем в мире, где кипят войны меж двумя континентальными частями Тирессии — территориями Истленда и Саммерленда в южной части. Веками каждый восточный правитель пытался завоевать южные земли, желая захватить Город Руин — цитадель, в которой, как считается, находится Роща Богов и погребение божеств Тирессии.

Если верить легенде.

Должна отдать должное Ледяному Королю, я никогда не знала войны. Нортленд сохраняет нейтралитет, но наши граждане — будь то защитники побережья, гор, долин, Равнин Исландии или самого короля — вынуждены жить в соответствии с пожеланиями Ледяного Короля, который превыше всего стоит на страже. Я верю, что в моих силах изменить все это, положить конец его бессмертной жизни и избавить нас от власти людей, которые вольны жить так, как им заблагорассудится.

Именно это я и намереваюсь сделать.

На дне сундука лежит старый отцовский точильный камень. Я достаю его из-под других его рабочих инструментов и набираю в чашку дождевой воды из ведра для стирки. Как только я сажусь за работу, в хижину вбегает матушка с корзиной яблок. Она захлопывает дверь, едва лишь горький ветер из Фроствотерского леса проникает внутрь. С грохотом она бросает набитую корзину.

Меня окутывает холод, и я крепче сжимаю свою шаль — ту самую, что давным-давно связала Нефель. Память о ней в последнее время витает повсюду. И даже усыпанные изморосью яблоки у моих ног заставляют меня думать о ней. Нефель обожала сад и с удовольствием собирала урожай в День Сбора. Она не жаловалась на жизнь в Нортленде, на границе раздробленной империи Тирессии, и ее не беспокоило наступление зимы, приходящей в нашу долину после каждой урожайной луны.

А я как раз наоборот. Я ненавижу жить в Нортленде. Ненавижу День Сбора и ненавижу это время года. С каждым осенним днем все больше напоминаний о том, что Посыльный приближается и что Сильвер-Холлоу с ее зелеными холмами и залитыми солнцем льняными полями скоро будет погребена под удушающими зимними морозами.

Матушка смахнула со лба прядь седых волос и положила изящные руки на широкие бедра. — Я знаю, ты примешь меня за чудачку, — сказала она, — но этот день будет удачным, моя девочка. Нутром чую.

Ведьминских знаков у матушки не так много, магия ее проста. Вихри ее способностей видны под тонким слоем холодного пота, тусклые серебряные узоры вьются вдоль смуглой кожи ее стройной шеи.

Отложив чашку с дождевой водой в сторону, я принуждаю себя к созданию первой сегодняшней улыбки. Мои пальцы застывают от холода, но я отвечаю жестами. — Не сомневаюсь, что ты права. Думаю, я должна приступить к очистке.

Спустя мгновение я поворачиваюсь на табурете, отворачиваясь от нее и этих всезнающих глаз.

Моя улыбка исчезает, когда я зажигаю свечи, освещающие мою рабочую зону. Мне хочется избежать этого разговора. Это случается каждый год, и каждый год Посыльный доказывает, что  интуиция матушки ошибочна.

Тем не менее я бы никогда не назвала ее чудачкой. Несмотря на то, что моя матушка — мечтательница, устремленная к звездам, она самый мудрый человек из всех, кого я знаю. Просто этот день никогда не бывает удачным, а в этом году он может оказаться хуже, чем когда-либо.

По моей вине.

Я открываю ящик рабочего стола и достаю оттуда наше спасение — то, ради чего я нашла в себе столько храбрости, чтобы вернуть наши жизни — старый отцовский нож. Он называл его «Ножом Бога», который, как говорят, был сделан восточным колдуном из сломанного ребра давно умершего бога. Он исчез еще зимой после избрания моей сестры, пропав в заснеженных полях в день, когда сердце отца остановилось.

Пару недель назад группа фермеров нашла нож во время уборки урожая, он был наполовину зарыт в почву вскоре заросшего поля. Отец Финна, Варек, сразу узнал нож по необычной рукояти из белого гранита, черному лезвию и янтарному камню, вправленному в рукоять. Он позаботился о том, чтобы крестьяне вернули находку моей матери.

— Что же такого особенного в Ноже Бога? — Спросила я однажды вечером, будучи еще столь маленькой, что могла сидеть на коленях у отца. Отец носил этот нож с собой повсюду. Не было сомнений, что он крайне значим.

Тогда он только что приехал с жатвы. До сих пор помню, как от него пахло мускусом и полем. Я изучала вены на его руке, следуя за колдовскими знаками - знаками жнеца, — которые, словно корни деревьев, разветвлялись на его костяшках.

— Нож Бога — остаток Бога, — ответил он. — Божья кость, обработанная рукой колдуна Ун Драллага. В ней живет божья душа, из чьего тела была взята кость. Ею можно убить кого угодно и что угодно, благословленных и проклятых, вечно живущих и воскресших мертвецов — вплоть до других богов.

— И ты бережешь его, — сказала я, не понимая ни глубины его слов, ни того, что однажды они перевернут мой мир.

В ответ он лишь произнес:

— Да, дочурка. Я берегу его. Потому что должен.

Мысли об отце, как и о Нефель, не выходят у меня из головы. Зачем он отправился в поле в тот день, когда умер — в самый лютый зимний час, — останется загадкой, равно как и вопрос, который, возможно, будет преследовать меня до последнего вздоха: если клинок так всемогущ, почему он не использовал его, чтобы спасти нас? Чтобы спасти Нефель?

Многие годы владевший ножом — богоубийцей, истребителем бессмертных, поистине божественным оружием, он так и не воспользовался им против Ледяного короля.

Матушка наклоняется к моему плечу и развязывает накидку, разглядывая нож. От нее исходит аромат гвоздики, опавших листьев и прохлады.

— Ты точишь эту старую штуку?

Она не верила в отцовские рассказы о том, что он нашел Нож Бога на берегу Малорийского моря. Несмотря на то, что матушка хранит нож в тайнике с тех пор, как его нашли, она все равно не верит в легенду о его невероятной силе.

Но я верю. Потому что чувствую ее.

Как ответ, я подношу тусклое черное острие к огоньку свечи. Нож должен быть настолько острым, чтобы проникать в сухожилия и кости, но я доверяю лишь одной паре рук, которые смогут это сделать.

К несчастью, эти руки не мои.

— Ну что ж, продолжай, — велит матушка. — Но для очистки яблок у нас есть ножи получше, Раина.

Нужно отнести нож Финну. В основном он работает с железом, добываемым в районе Мондулакского хребта, но именно его рукам я доверяю. Но мне нужна отговорка, поскольку матушка совершенно права. У нас есть другие ножи для дневной работы. Нет причин так зацикливаться на этом ноже, во всяком случае, она не поверит, а объяснить свой план я не смогу. Что-то мне подсказывает, что она не слишком обрадуется, узнав, что ее дочь намеревается похитить Посыльного буквально сегодня под угрозой ножа.

Матушка вешает накидку у двери и идет к очагу, чтобы налить в кружку яблочный сидр. Вернувшись ко мне, она наблюдает за тем, как я кладу отцовский точильный камень на кусок промасленной ткани. По ее словам, нож сделан не из кости. Что это за кость, черная как ночь и холодная как лед?

Но это кость. Божья кость. Не кремень и не сталь. Я уверена в этом. Какая-то глубинная часть этого древнего остатка кости вибрирует с каждым новым касанием, словно я возвращаю её к жизни.

На моем лбу выступают капельки пота, пока я работаю, осторожно проводя острием по камню. Вдруг я его испорчу? Можно ли повредить кость Бога? А что, если Посыльный одержит верх, когда я поднесу лезвие к его горлу?

При мысли о том, что я буду противостоять ему, мои руки дрожат настолько, что я теряю контроль над работой. В результате кость задевает камень —острие задевает кончик моего пальца. Я вздыхаю и затягиваю рану.

Смерть богов. Только я могла по неосторожности убить себя оружием, способным меня спасти.

— Осторожнее, Раина. — Матушка отодвигает кружку и рассматривает порез. Коснувшись моего подбородка, она с любовью смотрит на меня. — Знаю, ты считаешь этот нож связью с отцом, но, может быть, Финну следует взглянуть на лезвие, раз уж ты так решительно настроена его использовать. Лучше бы твои красивые руки остались в сохранности.

Пульс учащается. Во мне снова зарождается детская эмоция — чувство вины маленькой девочки, скрывающей что-то от своей матери. Но момент просто идеальный. Лучше и не придумаешь.

— Финн, вероятно, уже на пути в лавку, — изображаю я. — Отнесу ему нож и успею почистить яблоки до полудня. Обещаю.

— Ступай. — Она улыбается. — Но не задерживайся. Ужин сам себя не приготовит.

Я накидываю плащ, заворачиваю нож в кусок звериной шкуры и направляюсь к двери.

— Доченька!

Оглянувшись через плечо, я вижу, как матушка делает шаг вперед.

— Ты так старательно пытаешься все скрыть, — говорит она, — а ведь мать как никто другой знает своего ребенка. Не дай своей ненависти привести тебя или нас к беде, Раина. И если ты намерена мне что-то пообещать, то дай мне это обещание.

Ее глаза глубокого синего цвета смотрят на завернутый нож, словно она прекрасно знает все мои намерения. Чувство вины и стыда сжимает мое сердце от осознания того, что я намереваюсь сделать. Что я должна сделать.

Наклонившись, я целую ее мягкую щеку и все равно лгу.

— Обещаю, — отвечаю я жестами и выскальзываю в серый и холодный дневной свет.

http://tl.rulate.ru/book/103775/3622882