Готовый перевод Naruto: Shadows of Resurgence / Наруто: Реинкарнация в клан Нара: Глава 1

Комната была окутана темнотой, освещаемой лишь мягким свечением экрана ноутбука. Мужчина лет двадцати пяти, Александр Гектор, сидел среди возвышающихся книжных полок, на которых стояли бесчисленные тома. Это были не просто книги — это были кирпичики башни, которую он построил в погоне за знаниями и лекарством от своей пожизненной инвалидности.

Инвалидное кресло, молчаливый спутник в его путешествии, служило суровым напоминанием о физических границах, которые определяли существование Александра. Однако экран ноутбука перед ним, хранил ключ к недоступным для него мирам. На нем танцевали герои «Наруто», их приключения были бальзамом на раны его собственной ограниченности.

Докторские степени по медицине украшали стены, как безмолвное свидетельство его гениальности. Александр стал одним из самых уважаемых исследователей в мире, несмотря на свой юный возраст. Его работы в области медицины и смежных дисциплин заслужили похвалу, но лекарство, которое он искал для себя, оставалось недостижимым.

Закончив с последним эпизодом «Наруто», в его душе поселилось странное спокойствие. Казалось, его физическая слабость растворилась в тени, слившись с просторами Вселенной. В этот момент он прошептал космосу слова благодарности, молчаливое признание хорошо прожитой жизни.

Комната, лишенная степеней и книг, превратилась в вихрь теней. Арканные символы вытравили себя в существовании, вихрясь и пульсируя неземной энергией. Сознание Александра, словно лист, попавший в космический шторм, оторвалось от привычного и устремилось в неизвестность.

Когда сознание вернулось, оно уже находилось за пределами инвалидного кресла или тускло освещенной комнаты. Вместо этого воздух наполнился воплями, и его окутало тепло крови. Александр, возрожденный из алхимии теней, открыл глаза на яркие оттенки Деревни Коноха.

Тени Александра остались в глубинах сознания Казуки — наследие, перешагнувшее границы жизни и смерти. На смену комнате с докторскими степенями пришла комната в одном из домов Конохи, его новое великое приключение только начиналось.

* * *

Больница Конохи, некогда оплот врачевания, теперь напоминала кошмарный медицинский отсек после нападения Девятихвостого. В воздухе витал едкий запах горелой плоти и металлический привкус крови. Импровизированные кровати были завалены ранеными жителями деревни, симфония стонов и криков эхом отдавалась в переполненном помещении.

В центре этого хаоса лежала маленькая хрупкая фигурка — трехлетний ребенок, сильно израненный и весь в бинтах. Резкий свет флуоресцентных ламп освещал тяжесть ран, на невинном личике ребенка была написана агония. Импровизированная кровать, жестоко контрастирующая с тяжестью травм, не давала комфорта.

Медицинский персонал, одетый в запятнанные белые халаты, двигался с бешеной скоростью. Их лица, испещренные усталостью и решимостью, говорили о неустанной борьбе со временем и непреодолимыми потерями. Каждая наложенная повязка и каждая введенная доза лекарства казались тщетной попыткой подавить нарастающий поток страданий.

На стенах больницы виднелись шрамы от разгула Девятихвостого. Разбитые окна, потрескавшаяся плитка и следы от ожогов рассказывали о страшной истории разрушений. Некогда стерильная обстановка теперь отражала ужасающую реальность агонизирующей деревни.

Шли минуты, число жертв неумолимо росло. Медицинский персонал, несмотря на все свои неустанные усилия, сталкивался с непреодолимым потоком раненых. Это была зона боевых действий без отдаленного грома сражения, безмолвное поле боя, где враг приходил и уходил, оставляя после себя море изломанных тел и разбитых жизней.

Ребенок на импровизированной кровати хныкал, и этот душераздирающий звук терялся в какофонии страданий. Ирьёнины работали со стоической решимостью, их руки двигались механически, но глаза выдавали тяжесть каждой жизни, которую они пытались спасти.

В углу мать прижимала к себе безжизненное тело ребенка, по ее лицу текли слезы. Рядом медик качал головой, не в силах оживить еще одну потерянную душу. Комната превратилась в полотно отчаяния, где надежда мерцала, как умирающий уголек среди всепоглощающей тьмы.

Снаружи деревня продолжала бороться с последствиями. Дома лежали в руинах, а улицы были напоминание о той ночи. Нападение Девятихвостого нанесло урон не только физически, но и коллективному духу Конохи.

С наступлением рассвета, пробивающегося сквозь разбитые окна, больница Конохи оставалась прибежищем страждущих. Медицинский персонал продолжал работать, движимый чувством долга, но преследуемый неумолимыми отголосками ночи, когда зверь был выпущен на свободу, оставляя за собой лишь разрушения.

Дом клана Нара, традиционное строение с ярко выраженным сочетанием дерева и земли, пережил последствия нападения Девятихвостого. Внешние стены демонстрируют стойкость архитектуры Нара, хотя и имеют следы копоти и небольшие повреждения.

Комплекс Нара, обычно являющийся местом спокойствия, после нападения Девятихвостого понес на себе груз печали. Шикаку Нара, нынешний глава клана, устало шел по коридорам кланового дома. Его некогда бодрые глаза, под которыми залегли тени усталости, свидетельствовали о том, как сильно на него подействовала недавняя трагедия.

Зал собраний, обычно служивший местом стратегий и размышлений, был тяжел как никогда. По столу были разбросаны карты и свитки — остатки попыток планирования и восстановления. Руки Шикаку, обычно уверенные и расчетливые, дрожали, когда он передвигал фигуры на карте. Потери, понесенные кланом Нара, запечатлелись в каждой марщинке его лица.

Опустившись в потертое кресло, Шикаку задумался о младшем брате, гениальном шиноби, чей потенциал был уничтожен хаосом. Жена брата, специальный джонин с экстраординарным сродством к Инь чакре, доблестно встала рядом с ним, жертвуя собой ради защиты деревни. Тяжесть их жертвы давила на грудь Шикаку, как неподъемный валун.

Комната, тускло освещенная единственным светильником, отбрасывала длинные тени, которые танцевали в меланхоличном ритме с мыслями Шикаку. В воздухе витал запах старого дерева, смешанный с мрачным ароматом погасших свечей. В атмосфере ощущалась печаль, осязаемая, словно призрак, прилипший к стенам.

Пальцы Шикаку провели по краю фотографии, лежащей на столе. На ней был запечатлен момент радости, воспоминание, казавшееся далеким и нереальным на фоне нынешней печали. Яркая улыбка брата и теплота в глазах его жены застыли во времени, болезненно напоминая о том, что было потеряно.

Тишину нарушили приглушенные всхлипывания, и Шикаку понял, что они исходят от него самого. Он был столпом, стратегом, который вел свой клан через бесчисленные испытания, но эта трагедия разрушила стоический фасад. Слезы потекли свободно, давая выход горю, которое поселилось в его сердце, как гноящаяся рана.

С рассветом сгустились тени, первые лучи не давали тепла, отражая глубину печали в доме Нара. Некогда буйный лес шептал истории о погибших товарищах, воспоминания о которых были вплетены в саму ткань наследия клана.

Оплакивая павших, Шикаку молча поклялся чтить их жертву. Бремя лидерства, тяжелое как никогда, легло на его плечи. С тяжелым сердцем он откинулся на спинку кресла, в его глазах все еще читалась печаль. Дальнейший путь был неясен, но в одном можно было быть уверенным — клан Нара выстоит, тени и все остальное, как свидетельство стойкости тех, кто отдал все ради деревни, которую любил.

Тишину комнаты, окутанной последствиями нападения Девятихвостого, внезапно нарушил торопливый вход взъерошенного Джонина клана Нара. Его дыхание было неровным, а в широко раскрытых глазах отражалась смесь страха и срочности, что отражало хаотичные события предыдущей ночи.

— Глава клана, — задыхался он, с трудом обретая голос. — Казуки пропал. Никто не видел его с самого нападения.

Слова повисли в воздухе, тяжелые и предчувственные, и сердце Шикаку Нара заколотилось. Имя «Казуки» зазвучало в комнате, как призрачная мелодия, как напоминание о последнем угольке наследия его брата. Его глаза, некогда притупленные усталостью и горем, теперь расширились от страха.

По позвоночнику Шикаку пробежал холодный и тревожный озноб. Казуки, всего лишь трехлетний ребенок, не только будущее клана Нара, но и живая память о его любимом младшем брате. В разгар хаоса Шикаку тщательно следил за безопасностью малышей и тех, кто не мог защитить себя. Он принял все меры предосторожности, не оставив ничего на волю случая.

Сообщение об исчезновении Казуки подействовало на Шикаку с силой физического удара. Казалось, комната вокруг него сжимается под тяжестью скверных новостей. Он чувствовал на себе взгляды павших, чьи жертвы все еще оставались в тени комплекса, наблюдая за ним в ожидании.

Мерцающий свет отбрасывал жуткие тени на стены, а сама комната отражала бурные мысли Шикаку. В его глазах отражалось бремя лидера, тревоги отца и горе брата — все это переплелось в единый гобелен тяжелых эмоций.

Не говоря ни слова, Шикаку поднялся с кресла, его движения были быстрыми и целенаправленными. Серьезность ситуации требовала немедленных действий.

В комплексе Нара, обычно являвшемся убежищем стратегического спокойствия, теперь гудела срочность, пульсировавшая в самом его основании.

Мысли Шикаку метались. Где Казуки может быть? В безопасности ли он? Паника подтачивала его самообладание, но глава клана Нара подавлял ее, позволяя расчетливому стратегу взять роль на себя. Отголоски рева Девятихвостого, казалось, насмехались над ним, напоминая о хаосе, который похитил Казуки.

Вызвав команду шиноби клана Нара, Шикаку прорезал комнату голосом, в котором звучала суровая решимость:

— Найдите Казуки. Обыщите каждую тень, каждый уголок. Не оставим камня на камне.

* * *

Когда Казуки медленно приходил в себя посреди хаоса больницы Конохи, его охватила диссонансная симфония причитаний и криков. В воздухе стоял густой запах отчаяния, а мучительные крики раненых прорезали мрачную атмосферу, словно зазубренное лезвие. Комната, некогда бывшая святилищем исцеления, теперь отдавалась эхом остатков буйства Девятихвостого.

Казуки неподвижно лежал на импровизированной кровати, его маленькая фигура была изрезана бинтами — вещественное доказательство горя, постигшего деревню. В разбитом мальчике теперь жила раздробленная душа юноши по имени Александр, душа, жаждущая новой жизни и новых начинаний.

Мир вокруг Казуки расплывался; его чувства превратились в калейдоскоп боли, печали и отчаяния. Даже в дезориентированном состоянии он улавливал обрывки информации, что свидетельствовало о стойкости Александра. Срочность в голосах, отчаяние в криках — все это сплелось в гобелен трагедий.

Его тело, сломанное и безответное, казалось сосудом для коллективных страданий Конохи. И все же среди какофонии отчаяния в нем всколыхнулась неожиданная эмоция. Экстаз — эмоция, которую редко связывают с такими тяжелыми обстоятельствами — замерцала в глубинах его сознания.

Для Александра, человека, который всю жизнь прожил калекой, ощущение боли, исходящей от ног, стало счастливым откровением. Это была парадоксальная радость, новый опыт, который нашел отклик в самых глубинах его души. Его тело, бывшее когда-то тюрьмой, теперь открывало манящий взгляд на мир физических ощущений, которых он жаждал всю свою жизнь.

Среди плача и хаоса губы Казуки искривились в хрупкой улыбке. Это был вызов окружавшей его трагедии, свидетельство стойкости человеческого духа перед лицом невообразимой боли. Больничная палата, окрашенная в оттенки печали, стала холстом для сложных эмоций, бурливших внутри сломленного мальчика.

http://tl.rulate.ru/book/101433/3677038