Готовый перевод Of Harrowed Hearts / Наруто: Замученные сердца: Глава 3: Обещание сердца

Курама живет уже очень долго. Он прожил так много и в то же время так мало. Он видел, как падают деревни и бушуют битвы, как землю разрывает на части старая первобытная чакра и сшивает обратно тем же способом. Он наблюдал за человеческими жизнями из-за закрытых решеток вот уже несколько столетий, видел, как его свобода исчезает в никуда, и ненавидел за это.

Больше всего он ненавидел своих тюремщиков.

Он до сих пор помнил Мито с ослепительной ясностью, в идеальной памяти. Она была сильной и строгой, любила глубоко и исключительно, была маяком силы и надежды для людей, которые заперли его.

И он помнит, как она смотрела на него сквозь прутья клетки - пустой бесцветной клетки, в которую его заточили, - как будто она жила вопреки ему, как будто он был для нее непосильным бременем, как надзиратель.

Кушину он помнил лучше, да и ненавидел ее меньше, но даже она все равно считала его обузой, считала надзирателем, видела в нем оружие.

Но это дерьмо? Это нечто совсем другое. И Курама понятия не имеет, что именно.

Никогда, с момента его создания и до этой самой секунды, никогда за всю его невероятно долгую и могущественную жизнь никто не спрашивал его имени.

Этот ребенок за один вопрос проявил к Кураме больше внимания и уважения, чем любое существо со времен самого Мудреца.

Все, что Курама знает о людях, о джинчуурики, основано на твердой вере в их мелочность и ненависть. А у этого сопляка хватает наглости одним вопросом разрушить эту веру до основания.

Одно дело - упрямое и постоянное присутствие этого мальчишки в запечатанном пространстве, которое легко списать на праздное любопытство, если бы не тот факт, что, несмотря на явное отвращение Курамы к его присутствию и на то, что внизу нет ничего интересного, он продолжал возвращаться каждую ночь.

Но это? Это? Что, черт возьми, Курама должен с этим делать?

В нем зарождается что-то странное и теплое, маленькое, но решительное и совершенно чужое. Оно растет, мало-помалу, ночь за ночью, каждый раз, когда золотоволосый мальчишка сидит в темном промозглом холоде своей тюрьмы и никогда не выглядит таким несчастным, как ожидает от него Курама. Каждый раз, когда малыш рассказывает о своем дне, с такой любовью говорит о сенсеях и продавцах рамена, Курама понимает, что это потому, что они - единственные люди во всей деревне, которые проявили к нему хоть какую-то доброту, даже если малыш никогда об этом не говорит. Когда Курама зарычал про одиночество, от силы лжи, прозвучавшей в ответ, Курама попятился.

Он рассказал мальчишке о своих родителях, о том, как хладнокровно убил их, когда они пытались запечатать его, пытаясь вызвать знакомый страх или ненависть. Но это вызвало лишь грусть, обиду, совсем не такую, как хотел Курама, и на какую-то долю секунды Курама возненавидел себя за то, что сделал это, и не знал, почему.  Поэтому он рассказал парню о своих родителях, когда тот спросил, в качестве своего рода компенсации, и нехотя признался, что почти ничего не помнит о своей осаде Конохи, кроме странного и долгого впечатления от крови на хвостах и разбитых глаз Учихи.

И прощение было мгновенным. Глупым. Безоговорочным и необдуманным.

Идиотским. Или, может быть, мудрее лет. Курама не может сказать точно.

В разгар этого внутреннего смятения, в этом хаосе незнакомых чувств, которые Курама все еще пытается заглушить, что-то происходит.

Раздирающий всплеск боли и печали проносится сквозь пространство печати, мгновенно привлекая внимание Курамы.

Невозможно.

Курама не может чувствовать эмоции джинчуурики, если только не прилагает к этому сознательных усилий, но это мощное, ясное, неконтролируемое и очень явно принадлежащее отродью. Даже в самом сильном смятении эмоции Кушины никогда не касались его так, как сейчас, и никогда с такой силой.

Что-то начинает смешиваться с болью и печалью. Едкий привкус в воздухе говорит о страхе.

Курама проникает сквозь печать и синхронизирует свое зрение со зрением ребенка.

В поле зрения появляются тигры Огненной страны, рыскающие в стае из трех особей. Теперь он чувствует боль физического характера: глубокие раны вдоль руки ребенка от плеча до локтя. Чакра Курамы делает свое дело, из раны уже валит кровавый пар, но парень не сопротивляется, он просто продолжает отступать, ужас нарастает по мере приближения зверей.

Какого черта, парень? Это всего лишь кошки, отбивайся. Он думает, что Наруто продолжает отступать, охваченный ужасом. И тут его осеняет.

Он понятия не имеет, как формировать чакру, даже если он может использовать мои резервы, он понятия не имеет, как их использовать.

И чему, блядь, они учат его в этой дурацкой академии, если не тому, как использовать гребаную чакру? Искусству и ремеслам?

Один из тигров снова атакует, разрывая ткань комбинезона Наруто и посылая новые волны агонии по его груди. Курама, конечно, может исцелить его, но теперь его джинчуурики прижат к широкому стволу дерева, ему некуда бежать, он загнан в угол, как крыса.

И тут что-то в глубине груди Курамы, та искра, которую он так старательно пытался заглушить, вдруг разом вспыхивает. Мощная и электрическая, она рвется вперед, и Курама действует. Мгновенно и глупо, безоговорочно и без раздумий.

Впервые Курама дотягивается до него.

Он посылает свою чакру сквозь печать, выталкивая из нее столько себя, сколько может. Но в нем нет инстинкта бегства, разложения, контроля.

Только защита.

Что-то глубоко внутри него знает, что кем бы ни был этот ребенок, человеком или нет, Узумаки или нет, он другой, и Курама не позволит этому ускользнуть, прежде чем узнает, чем это может быть. Не без борьбы.

Тень прорывается сквозь чакру мальчишки и сливается с ней, аура чистейшего гнева окутывает его, как плащ, и Курама рычит.

Ударная волна такой силы, что тигров отбрасывает назад. Аура Курамы делает все остальное, и коты-переростки в страхе разбегаются в разные стороны.

Наруто пошатывается, его спина ударяется о ствол дерева, и он сползает на землю, слезы все еще текут по его маленькому лицу. Курама обхватывает его своей чакрической формой по какому-то инстинкту, которого он никогда не чувствовал и не понимал. Когтистые руки Наруто вытирают ему глаза, теперь такие же кроваво-красные, как и его собственные, и это подтверждает то, о чем он давно догадывался.

Изменив печать, использованную для заточения Курамы в его сына, Минато Намикадзе нечаянно снял чакрические защиты, которые присутствовали на всех печатях до него. В результате между системами чакры Наруто и Курамы нет ни барьера, ни буфера - чакра попадает в пути мальчика в сыром виде. Целительные свойства его чакры более сильны, она может вызвать физическую трансформацию, но он точно знает, что его сырая чакра жжет сильнее, чем любая кислота.

Курама все равно остается, обхватывая его, хотя эта форма и не является физической, пока рыдания мальчишки не стихают.

Он упорно игнорирует чувство, которое подсказывает ему, что только что что-то изменилось к лучшему.

<> 

Курама выводит Наруто из Леса Смерти. Он не указывает ему дорогу... просто чувствует в груди, что нужно идти определенным путем. Лис чувствует, что внутри него что-то изменилось, как будто что-то сдвинулось. Два шага назад по сравнению с тем, что было раньше. А может, и вперед. Он все еще чувствует ненависть, свернувшуюся в чакре зверя, но теперь она не направлена на него. Странное ощущение. Чужое. Но он не возражает. Наоборот - странное чувство принятия успокаивает нервы и рвущееся сердце, за что он невероятно благодарен.

В итоге он направляется в сторону леса клана Шикамару, хотя никогда раньше не бывал там таким образом. Шикамару нравится Наруто. Он разговаривает с Наруто так же, как и со всеми остальными, а на людей, которые плохо относятся к Наруто, всегда смотрит так, словно у них какое-то психическое заболевание, и он размышляет, стоит ли ему попытаться его исправить или задвинуть его как можно дальше от себя, чтобы не заразиться. Его родители, очевидно, не ставили на игру с Наруто такого клейма, какое было у большинства.

Киба нравится ему по той же причине, хотя Наруто знает, что собака-ниндзя начал играть с ним только для того, чтобы разозлить маму.

http://tl.rulate.ru/book/100795/3451593